– Объясните, почему русский народ свергнул Николая и выбрал Ленина и Троцкого? Разве они были лучше?
– А что такое взятка? Напиток такой или танец?
– Правда ли, что у вас сейфы вскрывали? Или, я думаю, это одна из тысячи небылиц, распространенных врагами России... А правда, что, если русскому рабочему запеть «Интернационал», – он сейчас же начинает вешать на фонаре прохожего человека в крахмальной рубашке и очках?
– А правда, что некоторые русские покупали фунт сахару за пятьдесят рублей, а продавали за тысячу?
– Скажите, совнарком и совнархоз опасные болезни? Правда ли, что разбойнику Разину поставили на главной площади памятник?
– А вот, я слышал, что буржуазные классы имеют тайную ужасную привычку, поймав рабочего, прокусывать ему артерию и пить теплую кровь, пока...
– Горит!! – крикнул вдруг русский, шваркнув полупудовым кулаком по столу.
– Что горит? Где? Боже мой... А мы-то сидим...
– Душа у меня горит! Вина!! Эй, кельнер, камерьере, шестерка – как тебя там?! Волоки вина побольше! Всех угощаю!! Поймете ли вы тоску души моей?! Сумеете ли заглянуть в бездну хаотической первозданной души славянской. Всем давай бокалы. Эх-ма! «Умру, похоро-о-нят, как не жил на свете»...
Сгущались темно-синие сумерки.
Русский, страшный, растрепанный, держа в одной руке бутылку Поммери-сек, а кулаком другой руки грозя заграничному небу, говорил:
– Сочувствуете, говорите? А мне чихать на ваше такое заграничное сочувствие!! Вы думаете, вы мне все, все, сколько вас есть, – мало крови стоили, мало моей жизни отняли? Ты, немецкая морда, ты мне кого из Циммервальда прислал? Разве так воюют? А ты, лягушатник, там... «Мон ами, да мон ами, бон да бон», а сам взял да большевикам Крым и Одессу отдал. Разве это боковое дело? Разве это фратерните[01]? Разве я могу забыть? А тебе разве я забуду, как ты своих носатых китайских чертей прислал – наш Кремль поганить, нашу дор... доррогую Россию губить, а? А венгерец... тоже и ты хорош: тебе бы мышеловками торговать да венгерку плясать, а ты в социалистические революции полез. Бела Кунов, черт их подери, на престолы сажать... а? Ох, горько мне с вами, ох, тошнехонько... Пить со мной мое вино вы можете сколько угодно, но понять мою душеньку?! Горит внутри, братцы! Закопал я свою молодость, свою радость в землю сырую... «Умру-у, похоронят, как не-е жил на свете!»
И долго еще в опустевшем курзале, когда все постепенно, на цыпочках, разошлись, – долго еще разносились стоны и рыдания полупьяного одинокого человека, непонятного, униженного в своем настоящем трезвом виде и еще более непонятного в пьяном.. И долго лежал он так, неразгаданная мятущаяся душа, лежал, положив голову на ослабевшие руки, пока не подошел метрдотель.
– Господин... Тут счет.
– Что? Пожалуйста! Русский человек за всех должен платить! Получите сполна.
Осколки разбитого вдребезги
Оба они сходятся у ротонды севастопольского Приморского бульвара, перед закатом, когда все так неожиданно меняет краски: море из зеркально-голубого переходит в резко-синее, с подчеркнутым под верхней срезанной половинкой солнца горизонтом; солнце из ослепительно-оранжевого превращается в огромный полукруг, нестерпимо красного цвета; а спокойное голубое небо, весь день томно дрожавшее от ласк пылкого зноя, к концу дня тоже вспыхивает и загорается ярким предвечерним румянцем, – одним словом, когда вся природа перед отходом ко сну с неожиданной энергией вспыхивает новыми красками и хочет поразить пышностью, тогда сходятся они у ротонды, садятся они на скамеечку под нависшими ветвями маслины и начинают говорить...
У одного красивый старческий профиль чрезвычайно правильного рисунка, маленькая белая, очень чистенькая бородка и черные, еще живые глаза. Он петербуржец, бывший сенатор, на всех торжествах появлялся в шитом золотом мундире и белых панталонах; был богат, щедр, со связями. Теперь на артиллерийском складе поденно разгружает и сортирует снаряды.
Другой – маленький рыжий старичок, с бесцветным петербургским личиком и медлительными движениями человека, привыкшего повелевать. Он был директором огромного металлургического завода, считавшегося первым на Выборгской стороне. Теперь он – приказчик комиссионного магазина и в последнее время приобрел даже некоторую опытность в оценке поношенных дамских капотов и плюшевых детских медведей, приносимых на комиссию.
Сойдясь и усевшись друг против друга, они долго молчат, будто раскачиваясь; да и в самом деле раскачивают головами, как два белых медведя во время жары в бассейне зоологического сада.
Наконец, первым раскачивается сенатор.
– Резкие краски, – говорит он, указывая на горизонт. – Нехорошо.
– Аляповато, – укоризненно соглашается приказчик комиссионного магазина, – все краски на палитре не смешаны, все краски грубо подчеркнуты.
– А помните наши петербургские закаты...
– Ну!!
– Небо – розовое с пепельным, вода – кусок розового зеркала, все деревья – темные силуэты, как вырезанные. Темный рисунок Казанского собора на жемчужном фоне...
– И не говорите! Не говорите! А когда зажгут фонари Троицкого моста...
– А кусочек канала, где Спас на Крови...
– А тяжелая арка в конце Морской, где часы...
– Не говорите!
– Ну скажите: что мы им сделали? Кому мы мешали?
– Не говорите!
Оба старика поникают головами... Потом один из них снова распускает белые паруса сладких воспоминаний и несется в быстрой чудесной лодке, убаюкиваемый – все назад, назад, назад...
– Помните постановку «Аиды» в Музыкальной драме?
– Да уж Лапицкий был – ловкая шельма! Умел сделать. Бал у Лариных, например, в «Онегине», а?
– А второй акт «Кармен»?
– А оркестр в «Мариинке»? Помните, как вступят скрипки да застонут виолончели!
– Господи, думаешь: где же это я – на земле или на небе?
– Ах, Направник, Направник!..
Сенаторская голова, седая голова с профилем римского патриция, никнет...
Рядом два восточных человека, в изумительно выутюженных белых костюмах и безукоризненных воротничках, тоже перебрасываются тихими фразами:
– С утра только я и успел взять из таможни 7 ящиков лимонов и 12 – спичек. Понимаешь?
– А Амбарцун?
– Амбарцуна мануфактурой завалили.
– А Вилли Ферреро в Дворянском Собрании?! Это Божье чудо, это будто Христос в детстве вторично спустился на землю!.. Половина публики тихо рыдала...
– А что с какао?
– Амбарцуна какаом завалили.
– Чего я никогда уже, вероятно, не услышу, – это игры Гофмана...
– А помните, как Никиш...
Из ресторана ветерок доносит дразнящий запах жареного мяса.
– Вчера с меня за отбивную котлету спросили 8 тысяч...
– А помните «Медведя»?
– Да. У стойки. Правда, рюмка лимонной водки стоила полтинник, но за этот же полтинник приветливые буфетчики буквально навязывали вам закуску: свежую икру, заливную утку, соус кумберленд, салат оливье, сыр из дичи.
– А могли закусить и горяченьким: котлетками из рябчика, сосисочками в томате, грибочками в сметане... Да!! Слушайте – а расстегаи?!
– Ах, Судаков, Судаков!..
