– Господи, Эстер! Когда ты перестанешь быть такой упрямой дурой? Почему ты не пошла прямо мимо них? Эти молокососы не причинили бы никакого вреда.
Кое-как мне удалось выпрямиться и освободиться от его руки.
– А вы-то что беспокоитесь? – спросила я. – Это как раз то, чего я заслуживаю, по-вашему. Вы всем дали это ясно понять во время расследования.
Его рука нетерпеливо рассекла воздух.
– А что ты хотела? Я должен был заставить их поверить в то, что между нами ничего не было – между тобой и мной.
– Мне все равно, что они подумают.
Он кивнул.
– Конечно. Этим все сказано. Ты была готова сунуть голову в петлю, лишь бы не пришлось ни на дюйм пригнуть свою упрямую шею. Честное слово, про нас, южан, говорят, что мы гордецы. Но черт меня побери, если кто-нибудь сможет переупрямить училку-янки.
Теперь я смогла улыбнуться. Потому что поняла, что Руа, несмотря на его ругань по поводу моего упрямства, еще, возможно, беспокоился, попадет моя шея в петлю или нет.
– Значит, вы лгали, когда сказали, что не разделяете с братом его увлечения янки, училкой- саквояжницей?
Его темные глаза сверлили меня, губы были твердо сжаты.
– Да, Эстер, я лгал. Если бы ты не была законченной дурой, то поняла бы это сразу. Мне пришлось спасать эту упрямую шею. А ты не почувствовала, Эстер? В лавке Ангуса? Как они были готовы… – Он оборвал себя, и глаза его помрачнели. – Да, Эстер, я лгал.
Он стоял здесь, его лицо было так близко, что, подняв руку, я могла погладить его по щеке. И радость захлестнула меня. Я не потеряла Руа. Он все еще мой. И когда я осознала, что это правда, горькое одиночество, что так долго висело надо мной, обратилось в ничто. Счастье, с которым я уже распрощалась навсегда, нахлынуло на меня, головокружительное и сладкое.
Я посмотрела ему в глаза.
– Руа, – начала я.
Он отодвинулся с насмешливой улыбкой на губах.
– Иди, Эстер. Училке не стоит флиртовать посреди площади, даже если ей с большим трудом удалось избежать виселицы.
Глава XXIX
Гуляя по плантации, я думала, что никогда еще не видела этих мест такими прекрасными. Убранные поля сладко спали в этот ранний час. Лес, окаймляющий их, вспыхивал яркими язычками сумаха, оранжевыми, лимонными и коричневыми. Дождевые капли радужно переливались в лучах восходящего солнца, как драгоценные камни на ветках кустарников. И где-то в глубине влажного леса пересмешник пел прощальную песню осени. И прощальную песнь Эстер Сноу, подумала я. Потому что я расставалась с Семью Очагами.
Когда-то я сказала: 'Они мои, они мои. Я не отступлюсь от них', хотя тогда не имела на них права. Теперь по закону я могу ими владеть, а я от них отказываюсь. Потому что в тот день, два месяца назад, когда Руа вернулся ко мне, он убедил меня, что мы никогда не сможем жить в Семи Очагах.
– Мы не имеем права, – сказал он, глядя мне в глаза, пристально и мрачно. – Мы не имеем права – и ты знаешь, почему.
Я смотрела на него, пытаясь понять, что ему известно – о чем он догадывался, – и в его глазах я прочитала ответ. Теперь они были полны нежности и сочувствия.
– Сент был дьяволом.
Стоя в маленькой бухточке, я смотрела поверх вод Пролива. Трава на болоте, бурая и засохшая, еле заметно дрожала на груди у трясины; над ней торопливо уносился клин диких гусей с пронзительными криками. И постепенно, незаметно, помимо моей воли прошедшие недели вновь ожили в моей памяти. Я снова видела Сент-Клера лежащим в гостиной среди высоких свечей, такого же отстранившегося от всех, каким он был при жизни. Я снова слышала скрип повозки, везущей длинный черный гроб, монотонное пение маленького священника, читавшего молитвы над усопшим. Слышала также высокие мелодичные голоса негров над могильным холмом, их голоса, смешавшиеся с журчанием Олтамахи. И я вспомнила Таун – Таун, смотрящую на меня над открытой могилой, словно спрашивая, какое я имею право находиться здесь.
С того дня многое было сделано… Расчет с неграми и их отъезд, прощание с Шемом и потрясение при виде слез на его грустном лице. Приглашение Мак-Алистеров, добрейшей шотландской четы, в качестве смотрителей дома, под наблюдением Стивена Перселла они должны заботиться о Старой Мадам, которая так и лежала глыбой, живая не более, чем ее сын, смерть которого оборвала в ней ходовую пружину ее жизни.
Но теперь уже все это позади. Посуда и другие мелочи упакованы, опись имущества произведена, счета оплачены через Стивена Перселла. Сундуки с нашей одеждой – Руперта, Дэвида, Тиб и моей – еще вчера отвезены в Дэриен Вином. И скоро он увезет отсюда и нас. Да, это мое расставание с Семью Очагами.
Я ушла из бухты и направилась по тропинке, ведущей к хижинам, теперь пустым. И по дороге я заметила перемены, которые подействовали на меня угнетающе. Уже повсюду ощущался налет запустения. Сорняки разрослись по саду и хлопковым бороздам, по дорожкам, и я представила себе, как всемогущая воля природы уничтожает безжалостно то, что пытался здесь создать человек. Я вспомнила время, когда здесь раздавались и свист косы, и звон плуга, когда перекликались и смеялись негритянские голоса, и теперь мне почудилось здесь что-то пугающее, похожее на смерть посреди этой тишины.
Добравшись до 'улицы' между хлопковым полем и хижинами и пройдя по ней почти украдкой, я заглядывала в открытые двери. Только беспорядок и пустота открывались моим глазам. Из хижин унесли все, что только можно. Даже ситцевые занавески были сняты с карнизов. И окна смотрели пусто, как невидящие глаза слепого.
