сюда бренди, и обед Лорели вернулся нетронутым. Теперь я подумала, презрительно поморщившись, что у нее началась пьяная истерика.
Но рыдания продолжались, а я вдруг вспомнила, что сейчас мимо этой двери на ужин пойдет Руперт, и, решительно шагнув к двери, толкнула ее.
Я не ожидала увидеть того, что открылось мне, и, смущенная, остановилась на пороге. Лорели лежала на кровати – съежившаяся фигурка, – сотрясалась в рыданиях, как ребенок, который, устав от слез, уже не может больше плакать, но не может и успокоиться; а у камина, со своим обычным невозмутимым видом, стоял Сент-Клер.
Я быстро проговорила:
– Прошу прощения – я не хотела мешать. Просто я подумала, что миссис Ле Гранд плохо.
Я собиралась повернуться и уйти, но Лорели вдруг села на кровати и повернулась всем своим худеньким телом ко мне.
– Простите, простите, что потревожила вас, мисс Сноу.
– Могу я чем-нибудь помочь вам, миссис Ле Гранд?
Ее широко раскрытые глаза невидящим взором устремились к мужу, затем обратно ко мне.
– Нет-нет, – запиналась она, – только, – она наклонилась вперед, и ее голос упал до шепота, – только одного я хочу, чтобы меня оставили в покое…
Я взглянула на высокую бесстрастную фигуру у камина. Он смотрел на свою жену все так же презрительно, и, понимая, что в этой сцене для меня роли нет, я вышла и закрыла за собой дверь; но он вышел почти сразу же вслед за мной. Лицо его, когда он выходил из комнаты, было зрелищем не из приятных.
Тем не менее, когда Старая Мадам, Руперт и я сидели за ужином, я подумала, что нельзя судить Сент- Клера слишком строго. Возвращаться домой и видеть свою жену нетрезвой и растрепанной, к сценам, которые могут вывести из себя менее терпеливого джентльмена, – такого мужа можно даже пожалеть, ведь он не осуждает жену за такое поведение, хотя, решила я, Лорели уже поздно осуждать за что-либо.
Она вошла, когда Марго уже подавала десерт, была одета по-прежнему в халат, а ее прекрасные волосы были заколоты кое-как. Из-за Руперта мне было неловко, что она может что-то ненужное сказать или сделать. Но я напрасно тревожилась. Она сидела, уставившись с бессмысленной улыбкой на стены, то и дело усмехаясь себе, словно ей было известно нечто такое, от чего она веселилась, сидела и крошила хлеб в свою тарелку дрожащими пальцами.
Потом мы сидели в гостиной, и свечи быстро оплывали, а ветер сотрясал дом и бился в окна. Мы со Старой Мадам старались поддерживать беседу, чтобы отогнать тоску, нависшую над комнатой как печальная птица. Лорели потягивала бренди, что принесла ей Марго, ее руки дрожали, когда она подносила стакан к губам, и начинали дрожать еще сильнее, когда она замечала, что Старая Мадам смотрит на ее немигающими глазами.
Руперт, утомленный долгим скучным днем, почти дремал возле меня, и я встала и сказала, что ему пора спать. Он с готовностью поднялся на ноги и своей маленькой ручкой схватил меня за руку.
– Попрощайся с бабушкой.
– Спокойной ночи, бабушка.
– А теперь с мамой…
– Доброй ночи, мама.
Лорели криво улыбнулась и хотела поставить свой стакан на табурет, что стоял подле нее, но промахнулась, и стакан упал на пол к ее ногам. Она даже не заметила этого, а протянула дрожащие руки к Руперту:
– Иди сюда, родной.
Его маленькое тело напряглось, и я понимала его, потому что в глазах ее стоял пьяный туман, а с лица не сходила бессмысленная улыбка. Когда она пропела: 'Ну подойди к маме, мой самый красивый мальчик', голос ее был хриплым: 'Мой замечательный, славный мальчик!'
Руперт смотрел на нее презрительно.
– Ты же пьяная, мама, – сказал он холодно. Отпустив мою руку, он зашагал вон из комнаты, сердито расправив плечи.
Я поспешила за ним, но успела заметить ужас в широко открытых глазах Лорели. Обернувшись на лестнице, я увидела, как она съежилась в кресле и закрыла лицо руками. И еще я увидела, как впилась Старая Мадам своими глазками, как двумя серыми пиявками, в эту безутешную фигуру.
Пока Руперт раздевался, я отругала его. Но не слишком сурово, потому что это естественно, что разумному ребенку была неприятна такая сцена. И он еще был слишком мал, чтобы понять, какими неведомыми тропами приходится брести человеческим существам по жизни, слишком мал, чтобы постичь, в какую пучину может затянуть человека сила, что могущественнее его.
Пожелав ему спокойной ночи, я потушила лампу и вышла. Внизу послышался скрип колес кресла Старой Мадам. Лорели осталась в гостиной одна, когда я снова вошла туда. Она сидела, закрыв лицо руками, и, кажется, целую вечность я сидела и смотрела, как текут у нее по пальцам слезы.
Потом, не в силах это выносить, я вытерла ей руки своим платком. Она не замечала моего присутствия; а когда я отняла ее ладони от лица, то увидела, что глаза ее пусты, как у лунатика.
Я тихо стала уговаривать ее подняться к себе, помогла подняться по лестнице и проводила в неубранную спальню. Набрав в таз воды, я умыла ее, нашла свежую ночную сорочку в комоде и надела на нее. Когда я завязала на ее шее голубую ленточку и уложила в постель, то принесла щетку и стала расчесывать ее светло-каштановые волосы, которые рассыпались по подушке золотым покрывалом. Затем я, стараясь не шуметь, прибрала в комнате и, наконец, открыла окно, чтобы ночная прохлада выветрила застоявшийся запах винных паров.
Облокотившись на подоконник, я стала смотреть на ночное небо. Гроза утихла на время, но тяжелые
