утром. Но он сидел дома, занимаясь благонравным делом, починкой башмаков. У меня оказалось достаточно наличных денег, и я предложила ему изрядное вознаграждение, если он отвезет меня в Эбондис. Похоже, он и сам был только рад уехать из опустевшей деревни; почему он не пошел на праздник, ума не приложу.
Как бы там ни было, он усадил меня в телегу и повез в город; дорога проходила меж залитых светом, хранящих тайны холмов.
Я слегка опасалась, как бы мы не нагнали по пути Фирью, но этого не случилось. Он прискакал в Ступени верхом и, вероятно, обратно понесся вихрем, сверкая синим пятном на лбу, спеша убраться подальше от меня.
Когда я осталась в одиночестве посреди площади Исибри города Эбондис, в тени храма, затянувшийся летний вечер уже клонился к закату. Моему возчику не терпелось утолить жажду в какой-нибудь из известных ему таверн, а эта площадь показалась мне знакомой, и я сошла с повозки, решив, что дальше отыщу дорогу сама. Но в последние минуты красного свечения солнца все стало выглядеть иначе. Дневной свет вот-вот покинет меня. Небо на востоке уже начало холодеть, тень храма пролегла через площадь. Квартира, в которой мы ночевали после бала, находилась на улице, примыкавшей к Исибри Только теперь мне уже никак не сообразить, в какую сторону от храма она идет, вправо или влево. Впрочем, место, куда я посылала письма и где живет сейчас Фенсер, расположено за зданием суда, мимо которого мы недавно проехали, но все равно я плохо представляю себе, как оно выглядит.
Надо спросить, как туда добраться. Это связано с некоторым риском. В приливе чувств я позабыла об осторожности и не уложила волосы в прическу, а моя одежда недостаточно элегантна и не настолько неприметна, чтобы служить мне защитой. Мужчины примут меня за деревенскую девушку или, еще того хуже, за проститутку. Женщины могут заподозрить во мне попрошайку, а в лучшем случае решат, что я скитаюсь с места на место. Придется хорошенько подумать, как и к кому обратиться, и, задавая вопросы, быть как можно более краткой.
После нескольких часов, проведенных в тряской телеге, у меня совсем занемели руки и ноги, в глазах стоял отблеск небес над холмами; мне казалось, что я беспомощней, чем когда бы то ни было. До чего же тяжелый у меня саквояж с одеждой и вещами.
Наступила темнота, последние из фонарщиков хлопотали у подъездов зданий. Я уже знала, что уличные фонари есть лишь на центральных артериях города, а в прочих районах жители домов должны заботиться об освещении сами. Я подошла к державшей в руках фитиль служанке и заговорила на тулийском языке, очищенном от всякого акцента.
— Вы не подскажете, как мне попасть на Лютневую улицу?
Судя по ее взгляду, моя личность показалась ей сомнительной, но ответила она вполне любезно. Впрочем, ее указания отличались изрядной сложностью, и, хотя я отважно пустилась в дорогу, вскоре выяснилось, что мне никак не отыскать одну из описанных ею улочек. Я стала думать, уж не перепутала ли она название.
К этому времени я потеряла из виду храм Исибри, который выбрала себе ориентиром. По дороге я миновала несколько нарядных бульваров, вдоль одного из которых протянулись столбы с фонарями; я решила, что нахожусь неподалеку от центральных улиц. Однако потом, после пары поворотов, я оказалась среди скопища убогих запутанных переулков и облезлых домов, чьи узкие зарешеченные окошки служили единственным источником света. Я совсем заплутала в этом квартале. А завидев компанию мужчин, вышедших из питейного заведения, поспешила скрыться.
Я мчалась в панике, надеясь, что никто меня не заметит, потеряв всякое представление о том, куда ведет дорога, — вот я уже пронеслась по крутому спуску рядом с мрачными сточными желобами, от которых исходило густое и еще более мрачное зловоние. Огней почти не видно, и вокруг ни души. Бледно-черное небо у меня над головой оделось звездами, где-то — как мне казалось, очень далеко — вздымались вверх над провалом богатые кварталы Эбондиса. Но меня преследовала мысль: спустившись сюда однажды, можно никогда больше не выбраться. Я было попыталась вернуться тем же путем, которым пришла, но лишь еще сильней запуталась. Я угодила в лабиринт, и некому вывести меня в безопасное место.
«Какая нелепость, — изумленно подумала я, остановившись у какой-то стены и опустив на землю саквояж, чтобы дать отдых усталым плечам и рукам. — Я послала дюжину писем на эту самую Лютневую улицу, и они добрались до места, а я нет».
Словно какой-то колдун спрятал ее от меня. Словно возлюбленный мой отгородился от меня и скрылся среди хитросплетений переулков и ночной архитектуры.
Будто заводная игрушка, я продолжала двигаться, пытаясь пробраться к тем кварталам, где на небо и крыши зданий ложились отсветы огней. Но казалось, мне никак туда не попасть. Темные преграды всякий раз вырастали у меня на пути.
Мне повстречалась стайка спешивших куда-то женщин, они не обратили на меня внимания. А у меня недостало храбрости спросить у них дорогу. Название этой улицы — связанное с музыкальным инструментом — прозвучало бы нелепо среди этого безымянного провала.
У фонтана с холодной как лед водой я вымыла руки и запястья, но побоялась пить воду из-под покрытого толстым налетом ржавчины крана. Стояла тихая душная ночь. Издалека донесся звон храмового колокола — полночь.
Я на каком-то перекрестке, кругом лишь чернота да звезды. Неужели и это Эбондис?
И тут из-за похожих на глыбы безликих строений выплыл яркий огонек — появился патруль городской стражи Эбондиса, один из патрульных нес горящий факел. Эта вспышка света среди мрака скорей пугала, чем обнадеживала. Впервые за истекший час мне повстречались люди. Они свернули в мою сторону, вероятно, еще не заметив меня; я собралась с духом и решила обратиться к ним.
Я выступила вперед, и стражники остановились. Их лица походили скорее на какие-то маски.
Тщательно подбирая слова, изъясняясь по-тулийски со всем доступным мне изяществом, я справилась о дороге.
Они выслушали меня, не прерывая. Затем один из них повернулся к другому.
— Позднехонько она тут бродит.
— Улица ей понадобилась.
— Такой улицы вообще нет, — сказал патрульный с факелом.
Его слова прекрасно укладывались в рамки кошмара. И тем не менее я возразила:
— Да нет же, ведь там живет мой муж.
— У нее и муж имеется.
— На каждой улице по мужу, — сказал стражник с факелом, — вероятней всего.
Случилось то, чего я опасалась. Конечно, кем мне и быть, как не шлюхой. Они воспользуются положением, в которое я попала, а может, арестуют, ведь уличная проституция запрещена законом.
— Ладно, пташка, — сказал стражник, стоявший поближе ко мне (эта форменная одежда прекрасно запомнилась мне со дня бала), — пойдем-ка с нами.
Я отбивалась от Фирью, и вот чего достигла. Я мчалась к Фенсеру, и вот куда угодила.
— Имейте в виду, — сказала я, — мне поручено доставить судье послание.
— Что еще за послание?
— В нем говорится: «Поцелуй меня!» — сказал самый остроумный из стражников, и все захохотали.
— Это сообщение для Зуласа Ретки, — сказала я.
Мои слова произвели впечатление. Патрульные опять переглянулись, посмотрели на меня, а один из них бросил:
— Не может быть.
— Что вы здесь делаете, если вам нужно в суд?
— Я сбилась с пути, потому что не знаю города…
Они снова засмеялись. Такая-то женщина и не знает города?
Я сказала:
— Слишком много времени пропало впустую. Он рассердится.
— Да, это точно.
— Он будет недоволен. Скажите, как мне пройти к зданию суда?
— Раньше речь шла о Лютневой улице.
У меня что-то оборвалось внутри. Отвернувшись от них, я поволокла свой свинцовый саквояж обратно к
