Вернувшись домой, я стала штопать чулки; в каждом стежке — отголоски ее причитаний.
Мне уже стало страшно? Нет, еще нет. Живущая во мне боль почти полностью избавляет меня от страха. Но может быть, когда придет ужас, он изгонит мою боль? Может быть, я должна страстно желать его прихода?
Войдя в гостиную, примыкавшую к дальней части двора, я опешила. Я застала в ней истинного хозяина дома, Обериса.
Я сконфузилась перед ним, ведь я пользуюсь его щедротами и, возможно, без его ведома. Он кивнул мне. Я прошла во двор и укрылась под смоковницей.
В полдень в гостиную спустилась Сидо, и до меня донеслись их голоса.
— Он слишком далеко зашел. Допустил просчет, — это говорил, стараясь держать себя в руках, Оберис.
— Тебе лучше знать, — вяло ответила Сидо.
— В городе сущий бедлам. В кварталах бедноты снова подняли бунт. Они ищут тулийцев друг у друга под кроватью.
Молчание.
— По имеющимся у нас сведениям, Тулия не шелохнулась. И никаких шагов не предпринимала. Однако ходят слухи. Мол, вот-вот нагрянут королевские войска и сотрут с лица земли все города на Китэ, которые не уплатили дани. Деньги, полученные при сборе налогов, не высланы. Он пытался настоять на их отправке. И я. Они проголосовали против, их было больше. Ну, и теперь сама видишь, в каком мы положении.
— А в каком мы положении? — произнесла она голосом, похожим на шорох веера.
— Губернатор скрылся. Наверняка кинулся прямиком в объятия своего короля. Кисара грозит прикончить тулийский гарнизон — две сотни мягких, как пудинг, человек, которые сдались к ним в плен. Если это произойдет, разве останется у нас хоть малейшая надежда договориться с Тулией? Ты слушаешь меня, Сидо?
— Да.
— Я просто вне себя. Ретка — единственная наша надежда.
— Да.
— Но что нам предпринять? Даже эта мифическая армия в горах… он отказался вызвать ее сюда. Сказал, если задействовать ее сейчас, начнется паническое бегство.
Последовала долгая пауза. Затем она спросила, не принести ли ему чего-нибудь. Он попросил вина, сказав, что воду пить преступно.
Я не собиралась слушать. Они меня вынудили. Когда разговор прервался, я снова прошла через гостиную, и он опять кивнул мне. Я поднялась наверх к себе, к горячей, как печка, кровати. И легла на нее.
Все это сумасшествие, этот мир и события в нем. Нет, я не хочу понимать. Не хочу учиться.
— Мадам просит вас спуститься и отобедать с ней.
Бледная смущенная горничная застыла в темном дверном проеме, будто привидение; она пришла позвать меня на какой-то химерический пир, одним богам известно на какой.
Меня разбудили так внезапно, что я позабыла, где нахожусь. В Кронии или в городе детства? И что за женщина меня зовет, Воллюс, бабушка Гурца или моя тетушка Илайива?
— Прекрасно, — произнесла я надломленным голосом лунатика.
Стоило мне выразить согласие, как я тут же все вспомнила.
Я вымылась пригоршней горячей, как кровь, воды, надела платье теплого розового цвета и причесала волосы.
Время обеда не было для Сидо чем-то постоянным. На этот раз уже стемнело, и стол накрыли во дворе, чего, как правило, не делали из-за великого множества бабочек, слетавшихся на свет, чтобы там же и умереть, иногда среди них попадались особи размером с птицу, с глазками на крыльях, — увидев их впервые, я окаменела от страха. Для защиты от кусачих насекомых жгли дымные смолы. Сидо лежала на своем диване. Одеваться она не стала и вышла к столу в халате из черного шелка. Но ее шею обвивало несравненной красоты ожерелье из изумрудов и рубинов — полная противоположность ее наряду. Оно походило на жуткий рубец из цветного стекла. Лучи света, исходившего от свечей, пронизывали ожерелье, отблески без устали скакали по навесу и по стенам и рассыпались среди призрачного нашествия насекомых, затмившего собой реальность.
Завидев меня, она тут же сказала:
— Вам нравится мое восхитительное украшение? Мне подарил его в наш медовый месяц Оберис. Мне говорили, что и у королевы в Тули не найдется ничего прекраснее.
Она распустила волосы. Они окутывали ее фигуру и в силу свойственного им гальванизма липли к коже и к шелку, струясь до самого пола.
Подали обед. Еда отличалась сухостью, даже яствам в доме Сидо недоставало влаги. Мы ели, как всегда, молча, но вина она пила больше, чем обычно.
Когда мы перешли к десерту, она отослала слуг.
Своими руками Сидо разделила апельсины на дольки и полила их сиропом из плодов рожкового дерева, а затем передала мне тарелку, словно крестьянка из какой-нибудь хижины. Возможно, когда-то она и была крестьянкой. Разве можно что-нибудь знать наверняка?
— Я выше вас, — сказала она, — и мои платья вам не подойдут, иначе я отдала бы их вам.
Я положила в рот кусочек апельсина. Она смотрела вдаль; казалось, ни малейшей мысли нет в ее взгляде и глаза у нее незрячие. Она за чем-то наблюдает, но что же ей видится? Наши скелеты?
— Ретка, — проговорила она. И, помолчав: — Зулас Ретка.
Потом она взялась за графин, который мы почти осушили, только она пила больше меня, и наполнила наши бокалы. В вине плавали красные ягодки и веточка аниса. Она принялась их разглядывать.
— Помните роман, который читала нам служанка?
Я не ответила, и она внезапно перевела взгляд на меня.
— Да, — сказала я. Я не забыла, как его читали, но содержание стерлось у меня из памяти, за исключением одной фразы…
И тогда она процитировала те самые слова:
— «Дом Ночи». Помните? Я его видела. А однажды он мне приснился.
Я не поняла, о чем она говорит. Эти слова из книги превратились для меня в обозначение состояния ума и духа.
— Что… это такое? — спросила я.
— О, — ответила она, — это тюрьма.
Она посмотрела на остатки вина.
Я ждала.
— Несколько веков назад это место полюбилось завоевателям из Тулии, — наконец сказала она. — Северо-западная часть острова. В романе героя и героиню бросили в эту тюрьму на погибель. Старухи пугают ею детей Лишь мертвецы выходят оттуда на свободу.
Движением, свойственным ящерицам, она подняла осторожный, без единой капли тепла взгляд, моргнула, встала с дивана и вышла из-за стола; ее окутывали текучие струи черных, как ночь, волос.
Затем она рассмеялась, по-прежнему не отводя от меня глаз. Мне показалось, будто мне в горло впились острые когти. Подобно змее перед броском, она бессознательно таит в себе зло. Знай я какой- нибудь магический жест, помогающий отвести беду, я воспользовалась бы им; будь у меня доверие к кому- то из богов… я прошептала имя Вульмартис, на большее я была сейчас не способна. Может, она наслала на меня порчу? Понимает ли она, что делает?
Окруженная зелеными и алыми отблесками, Сидо прошла вдоль дворовой стены, волосы тянулись за ней шлейфом, скользя по плитам; оказавшись возле двери в гостиную, она скользнула внутрь, словно клинок в ножны.
Она уехала в ту короткую ночь. Все пути, ведущие из Эбондиса, теперь тщательно охранялись, но ее карету хорошо знали, и благодаря своему положению Сидо беспрепятственно покинула город. Лишь немногое прихватила она с собой в маленьком лакированном сундучке, но положила в него лучшие из вещей, ставших ее добычей. Я думаю, она так и не сняла ожерелье, а просто прикрыла его шалью. Сидо
