Неприятней всего оказалась духота в экипаже, но, подняв жалюзи, я сумела чуть-чуть приотворить створки окон.
На вторую ночь, уже на расстоянии шестисот миль от города, передовая часть войск, в которую входила почти вся кавалерия, а также экипажи и повозки штабных офицеров Тус Дланта, встала лагерем среди широкого нагорья; я обратила на него внимание еще на рассвете, когда его вершины, бросаясь в глаза, проступили на фоне окрашенного киноварью неба.
Окрестности первого места стоянки оказались живописными. Кое-кто даже отметил это вслух. Я видела, как две или три знаменитые офицерские дамы прогуливались со своей свитой по поросшим кустарником холмам; даже установили подзорную трубу, чтобы окинуть критическим взглядом созвездия и отдаленные вершины гор в округе — стояла ясная, полная лунного света ночь.
Мельм, обладавший богатым опытом по части военных походов, развел костер и проследил за тем, чтобы лошади хозяина не остались без присмотра, а когда появился Гурц, расставил складной стол, расстелил на нем белоснежную скатерть и стал подавать ему, а заодно и моей несуществующей особе обед на блюдах из сервиза со сфинксами, который почему-то отправился в путь вместе с нами.
Гурц воодушевился при встрече со мной. Он пил вино из графина (как обычно) за мое здоровье. Он сказал, что скучал и беспокоился обо мне, но я храбро вела себя, как маленький отважный птенчик. Когда поставили палатку, мы ушли в нее, и он овладел мною с привычной осторожностью, вслед за чем впал в крайнее смятение. Палящий жар и тяжесть его тела невероятно удручали меня, но боль стала меньше. Я подумала, что вскоре смогу совсем неплохо переносить моменты соединения с ним. К отчаянной моей радости, выяснилось, что ему необходимо вернуться в палатку Дланта и, скорей всего, ночь он проведет там, о чем крайне сожалеет. С восходом солнца мы вновь отправимся в дорогу.
Позднее я проснулась в приятном одиночестве и обнаружила, что утратила покой, который навевало на меня движение экипажа. Я подползла к выходу из палатки и выглянула наружу.
За пеленой дыма от наших костров клонилась к закату полная луна. Сотни костров, полыхавших по всему нагорью, уходивших все дальше и дальше в потайные уголки темноты, слились воедино в необъятный угасающий очаг, где-то лишь начинавший затухать, кое-где уже потухший, а где-то еще светившийся ярко- алым пламенем. Картина не была безмолвной, ведь множество батальонов пехоты все подходили, нагоняя нас, и становились лагерем, и разбивали биваки на протяжении всей ночи. Кругом бродили часовые. Я видела, как один из них долго стоял на выступе высокой скалы, то ли опершись на копье, то ли прислонясь к небу; луна обвела его силуэт золотистой каймой.
Что ж, вот формула, описывающая начало нашего отступления из города. Она предвещала нечто увлекательное среди тягучей скуки. И, похоже, я еще не поняла тогда, сколь обманчиво всякое начало.
Праздник бога-медведя пришелся на девятый день путешествия, и Хеттон Тус Длант устроил обед для офицеров высшего ранга и тех, кто служил при штабе.
Кир Гурц сообщил мне об этом и спросил игривым тоном, не соглашусь ли я пойти вместе с ним в качестве его «дамы». Очевидно, другие дамы тоже приглашены. Его вопрос привел меня чуть ли не в замешательство, поскольку я отлично усвоила, каково мое нынешнее положение. Гурц словно прочел мои робкие мысли и сказал на это, что заметил, с каким чувством собственного достоинства я стала держаться, и понял, что в черном доме я служила горничной при госпоже, а вовсе не выносила помои с кухни. Во время осады я оказалась в стесненных обстоятельствах, но при его покровительстве все опять вернулось ко мне. Он с радостью наблюдал за этим. Я вполне приемлемо веду себя за столом, я мила и скромна. Он только попросил бы меня зачесать наверх волосы — умею ли я это делать? — а если кто-нибудь упомянет о моем юном возрасте, отвечать, что мне шестнадцать лет и я просто маленького роста. Он знает, что мне наверняка немногим больше пятнадцати, сказал он. (Я думаю, на самом деле он понимал, что мне куда меньше того, а может даже считал меня моложе, чем на самом деле.) В его родной провинции люди полагают, что девушки достигают брачного возраста в двенадцать лет, но в городах принято судить иначе. Его осудили бы за то, что он хвастается любовницей, которой не исполнилось и шестнадцати лет.
Я пообещала, что стану выдавать себя за шестнадцатилетнюю и зачешу волосы наверх. Я столько раз видела, как это делает мама, да если уж на то пошло, и Лой тоже, а часть ее гребней и шпилек досталась мне, оказавшись в неразберихе среди моих папильоток и щеток для волос.
Не беспокойство, а любопытство одолевало меня, я с нетерпением ожидала вечерних событий.
Мне приходилось совершать такие огромные дикие шаги в познании окружающего, что теперь у меня не осталось никакого мерила, весов для оценки событий. Кроме того, аура этого войска приобрела для меня странную притягательность. За время жизни я успела освоиться с армейским бытом, а слово «враг» казалось мне не более значительным, чем лимонная корка, ведь мне пришлось проглотить сам кислый плод целиком.
Я не проводила времени в размышлениях об имени Фенсера на тускло-красной бумаге, о том, как я зачеркивала его, и точно так же я не задумывалась над вопросом, четырнадцать мне лет или шестнадцать, сумею ли я зачесать наверх волосы, пристало ли мне сидеть в освещенной факелами палатке за одним столом с человеком, который отдал приказ уничтожить форты Высокобашенный и Ончарин.
Дюжину палаток составили вместе, получился обеденный зал. Быть может, Мельм расстилал безукоризненно белые скатерти, а за креслом полководца, украшенным резьбой по черному дереву и сопровождавшим его на всем пути с Севера, а теперь возвращавшимся обратно, стояли крест-накрест штандарт с вороном и знамя с медведем. В дальнем конце зала расположился сам Уртка, та огромная фигура, что участвовала в триумфальном шествии, которое я видела, только теперь она возвышалась не на колеснице, а на золотом постаменте. В когтях, достигавших пяти дюймов в длину, он держал драгоценности. Над стоявшей перед ним чашей из золота вздымался дым благовоний. Его увенчали гирляндой из осенних крокусов. Солдаты Пятого Отряда Копьеносцев прибыли на место стоянки раньше всех, отыскали для него цветы и заработали дополнительную порцию вина, которым угощали сегодня бойцов.
Мы с Гурцем сидели в дальнем конце стола на южной его стороне. Никто и не думал о том, чтобы возлежать за обедом, но слуги принесли для гостей гирлянды цветов из цветной бумаги.
Я принялась считать присутствующих. Помимо генерала, стоявших возле его кресла адъютантов и слуг, в палатке находилось сорок три человека мужчин и одиннадцать женщин в ярких платьях, походивших на роскошные цветы, рассыпанные среди черных кителей. Уже по одной только их одежде можно было понять, что они богаты. Хотя было непонятно, с давнего или с недавнего времени. Судя по манерам, все до единой имели благородное происхождение и принадлежали к аристократии. Каждая из этих женщин отличалась привлекательностью, а две были красивы; одна из них, со светлыми, как лен, волосами, одетая в платье цвета фламинго, сидела поближе к нам. Их утонченность очаровала меня; я не могла понять, что они здесь делают, каким образом очутились, вроде бы по собственному желанию, среди этих мужчин, похожих на медведей. Ни одна из них никак не могла оказаться в тех же обстоятельствах, что и я.
На мгновение я почувствовала себя ребенком в этом чопорном шелковом платье для девочек, наглухо закрывающем шею и руки до самых запястий, с единственным украшением — золотым браслетом с кораллами, подаренным мне Гурцем. Но прошла минута, я позабыла обо всем и уже глядела во все глаза. И тогда же престранное ощущение накатило на меня, еще один из моих приступов, и мне показалось, будто мной владеет сверхъестественная сила, будто я опередила этих женщин на десятки лет и иду по дороге, которой их ногам никогда не коснуться.
За время долгого обеда вопросы политики не затрагивались ни разу. Сынок Медведя, полководец с блеклыми глазами, возглавлял беседу; он произносил тосты в честь божества и делился с нами воспоминаниями об Отечестве. Обед превратился в расширенную, более цветистую вариацию наших с Гурцем ужинов в городе. В промежутках мужчины галантно флиртовали с дамами и поднимали тосты за их — за наше — здоровье. Все разговоры велись исключительно на кронианском языке.
А стол изобиловал блюдами. На тарелках появлялись лакомства, о которых мне случалось слышать, но я еще ни разу в жизни их не видела. Теперь я неловко съела по кусочку каждого. Там подавали напитки множества сортов, в том числе черное пиво и бренди бледно-соломенного цвета, но они предназначались исключительно для мужчин. Вечеринка стала несколько шумной, но я не пила вместе со всеми. Сидевший справа от меня Гурц прикрывал рукой мой бокал всякий раз, как подносили вино, хотя и позволил мне отпить пару глотков из своего собственного. Когда поднимали тосты в честь бога, я пила воду. Он обратился к сидевшему рядом с ним седому тритарку с шуткой по поводу заботы, с которой он оберегает мою шестнадцатилетнюю юность, и тот спьяну закивал.
