путах. Это было так же бессмысленно, как спрашивать себя: «Что произошло?» Он был одержим. Он должен был умереть. Так предписывала традиция.
Его должны были забить камнями — такая ему была уготовлена смерть — ведь когда его душа покидала тело, она становилась злым духом, который заколдовал ее. Если кто-нибудь касался одержимого, то злой дух мог овладеть и им. Но когда его побивали камнями, это было безопасно, так как совершалось с расстояния. Тем не менее каждый, кто принимал в этом участие, сперва очищался вещуном, купался в определенных травах и одевал различного рода амулеты. Выбранные камни мыли и разрисовывали символами. При этом было еще одно обязательное правило: одержимых должны были убивать ночью. Темное может оставаться верным лишь темноте. По слухам, отверженные, убитые при дневном свете, позднее снова появлялись и бродили. Это могло быть лишь легендой, однако тот, кто мудр, не навлечет на себя опасность.
Тот, кто мудр. Тот, кто мудр, не сидит по ночам в лесу в ловушке.
Он не чувствовал в себе никаких существенных изменений. Но все-таки он изменился. Он стоял в воздухе…
День почти кончился. Он казался длинным, и в то же время непостижимым образом слишком коротким. Никто не принес Шону еды или воды. Да и почему кто-то должен тратить на него еду и воду? Никто не приходил к нему. Да и почему с ним кто-то должен был прощаться?
Небо над ним стало красным и большие тени задвигались от куста к кусту, от дерева к дереву, к деревне. Ручей стал уже цвета темного пива. Пели птицы. Шон не был уверен, боится ли он смерти, или просто боится.
Примерно через час Кай должен был привести на склон выбранных мужчин. Шон увидел бы их, идущих по двое или трое под елями через ручей. Камни они будут держать в руках. И вскоре после этого эти камни раскрошат его ребра, его ноги, его голову.
Вдруг ему показалось, что время сделало скачок вперед. Впрочем, так происходило весь день. Хотя небо еще было совсем светлым, от края рощи к нему двигались фигуры. Шон оцепенел. Он начал икать. Он попытался думать о своей жизни, о тех семнадцати годах, которые он прожил. У него должно было быть хоть что-то, что он мог унести с собой.
Однако это был не Кай и мужчины с камнями. Когда они пересекли ручей, он увидел, что их всего лишь двое и что одна из них — женщина. Это были Ати, его мать, и Лорт.
Ступив на траву, оба как будто бы заколебались; им показалось, что лучше идти по голому склону. Однако, подойдя немного ближе к скале, они снова засомневались, прошли еще пару шагов. Остановились. Они подошли достаточно близко, чтобы их хорошо было видно, но нельзя было коснуться. Сердце Шона забилось, когда он узнал их; теперь же оно ушло в пятки. Сумасшедший, он надеялся. На что? Что они освободят его? Как бы они смогли? Нет. Это лишь потому, что в конце концов еще никто не пришел попрощаться с ним.
Они оба были бледными, и глаза Ати были полны слез. Рядом с Шоном она не плакала, и он был благодарен ей за это; однако он не мог вымолвить ни слова. Ати тоже молчала. Она только смотрела на него. Не взглядом чужака, как остальные, но все же как будто искала в нем что-то, что погубило его жизнь. Впрочем, это ей удалось так же мало, как и самому Шону. Лорт, как и прежде, не хотел взглянуть на Шона, однако он произнес голосом, полным отчаяния.
— Мне жаль… Жаль…
Затем Лорт повернулся и помчался к ручью. Добежав до туда, он, очевидно, вспомнил об Ати и резко остановился, взмахнув, как безумный, руками в воздухе, чтобы не потерять равновесие.
В этом странном положении он оставался, пока ждал Ати.
Ати не заставила себя долго ждать. Она стояла и смотрела на Шона до тех пор, пока могла это вынести. Потом пошла за Лортом. Отвернувшись, она прижала руки к лицу и сдерживала слезы, пересекая поросшую травой поляну и ручей. Лорт помог ей перейти его по камням. Когда они вошли в Еловую Рощу, она опустила руки. Лорт обнял ее, и они исчезли.
Шон весь день оставался один, однако в ту секунду на него вдруг нашло новое, ужасное одиночество, как будто налетел сильный ветер. Оно скрючило его, сдавило и ослепило. Ему казалось, что это никогда не кончится, но, наконец, прошло.
Когда он снова увидел ели, где исчезли Лорт и Ати, там кто-то показался.
Шон вытаращил глаза от удивления, он надеялся, что это Лорт, что он вернулся, но это был не он. Человек был слишком приземистым, слишком большим и приближался большими прыжками.
Вскоре последние закатные лучи упали на бородатое лицо Джофа.
— Вот пришел один из тех, кто меня убьет, кто первый бросит в меня камень, — с горечью подумал Шон.
Однако руки Джофа были пусты.
Он прыгнул в траву и побежал, он не сомневался, как Лорт и Ати. И не останавливался. Он налетел на Шона, почти ударился о него. Шон, вертикально висевший на скале, заметил, что Джоф принес бронзовый нож, и этим ножом стал резать веревки, которыми Шон был привязан к кольцам. Все это время Джоф яростно ругался и дергал, и толкал Шона свободной рукой. Наконец, сеть отделилась от стены, и Шон упал в объятия Джофа. Продолжая ругаться, Джоф прижал Шона к себе. Это было объятие, достойное медведя.
— Моя вина, — бормотал медведь. — Во всем я виноват. Брат мой, я никогда не думал… Однако ты меня не слушай! Беги! Беги на север! Там, где начинаются холмы, они, может быть, не найдут тебя.
Ошеломленный Шон проговорил, запинаясь:
— Что с тобой? Они догадаются, что это ты сделал…
— Не думай об этом! — заорал Джоф Шону в ухо, массируя при этом его колени.
— Но я же одержимый — ты слышал, видел…
— Ты мой брат.
— Ты это не обдумал, Джоф. Ты никогда ничего не обдумывал, и когда к дереву меня привязывал…
— Я никогда этого не забуду, брат мой. Поэтому я здесь.
Джоф отпустил его, подтолкнув вперед. Спасая его, Джоф не позаботился о том, что он мог бы принести Шону еды. Впрочем, долина была плодородной. И ручей тек на протяжении двух миль на север.
— Иди, брат мой! — напирал Джоф, сжимая и разжимая кулаки. — Беги!
Шон, ослабевший и смущенный, весь дрожа, резко повернулся и послушно пошел, потому что у него не было другого выбора.
Он бежал довольно быстро, иногда спотыкаясь, и холодный вечерний воздух наполнял его легкие, а земля под ним уходила назад.
Он скользил между елями мимо скалы и притаившейся под деревьями деревни. Однако вскоре отвесная скала осталась позади и он оказался на плоскогорье. Ели уступили место высокой, до колен траве.
Слева, прежде чем он успел о нем подумать, зашумел невысокий водопад. Ему пришлось немного спуститься, чтобы напиться из ручья, который здесь делал изгиб, его дорога прерывалась и вновь продолжалась ниже водопада.
Напившись, Шон вброд перешел ручей и побежал дальше в наступающих вечерних сумерках.
Глава 4
ТОПОР ДИРНА
Они хотели убить его ночью, но не стали бы его ночью преследовать. Люди из деревень оставались вблизи своих домов во время темноты. И не было луны, которая помогла бы им в поисках, повела преследователей. Шон знал это. Сам он не боялся темноты, больше не боялся. Ночь означала для него свободу, а не смерть. Что было удивительно, так как смерть отметила его ночью в лесу.
Может быть, так и проявлялась одержимость. Стоило ему лишь вспомнить о случившимся на скале, чтобы покрыться потом и задрожать. Однако, пока он бежал, у него не было времени для воспоминаний.
Кроме того, вся его прошлая жизнь была отсечена одним единственным днем. Все ушло.
Он бежал на северо-запад по степи. Когда он больше не мог бежать, он свалился в папоротники и заснул. Потом проснулся и подумал о Джофе, но прежде чем им
овладело какое-либо чувство, он снова вскочил на ноги и побежал дальше.
Это было легко — бежать и ни о чем не думать. Казалось, звезды бежали вместе с ним, а все остальное
