А Кит подумала с раздражением: выходит, то, что она доверяла ему, не имея о нем ни малейшего представления, — это в порядке вещей, он же открываться ей явно не собирался.
— Извините. — Он будто читал ее мысли. — Больше я ничего не могу вам сказать.
Кит сразу вспомнила слова отца, который говорил, что ей, на лице которой написаны все чувства и мысли, никогда не стоит играть в покер.
— У меня приличная аптечка, и если вы позволите взглянуть…
— Спасибо, но мне действительно не нужна помощь. Я промыл рану в озере на отмели, и кровотечение сразу же прекратилось.
— И все же, позвольте взглянуть. Если вам приходилось спать на улице, в грязи и под дождем, можно было занести инфекцию.
На лице незнакомца мелькнула досада.
— Вообще-то, последнюю пару ночей я спал в вашем сарае.
Кит испуганно поглядела на Гуса и подумала о том, что сама сбивала с толку пса собственным непоследовательным отношением к человеку, который тайком расхаживал вокруг да около их дома.
— Тем более, нужно принять меры. Я, слава Богу, знаю, какая антисанитария царит в сарае. С год, наверное, не убиралась там.
— Зато там сухо, — улыбнулся гость. — И ветер не дует.
А у моего взломщика потрясающая улыбка, отметила Кит, осознав, что она снова называет его «мой взломщик». Молодой человек пристально смотрел на нее, и что-то в его ярко-синих глазах насторожило девушку. Она спешно принялась собирать посуду.
— Помою посуду и достану аптечку, — сказала Кит.
— С посудой я сам справлюсь.
Только тщательно вымыв последнюю тарелку, он позволил ей провести себя в большую комнату, уселся на стул, который она ему пододвинула, пока хозяйка включит настольную лампу.
Кит чуть не вскрикнула, когда он закатил заштопанный ею рукав. Через предплечье бежала безобразная кривая рана, но она была действительно чистая и без признаков заражения.
— Как вас только угораздило? — пробормотала она, доставая антисептик. Толку от него теперь, спустя несколько дней, было мало, но и вреда причинить он не мог.
— Колючая проволока.
Он вздрогнул, когда она ватным тампоном провела вдоль раны; та начала заживать, но затянуться, еще не успела.
— Были у Эйбла?
— Не знаю.
— Он единственный использует здесь колючую проволоку, чтобы скот не подходил слишком близко к ульям.
— К ульям?
— Да, он местный поставщик меда.
— Тогда мое счастье, что я не дошел до пасеки. Меньше всего в жизни хотел бы столкнуться с роем пчел.
— Пчелы Эйбла никого, кроме хозяина, не признают, — сказала Кит и потом добавила: — Как только просохнет, перевяжу.
Незнакомец кивнул и с закатанного рукава рубашки перевел взгляд на хозяйку дома.
— Спасибо за починку рубашки.
— Не за что.
Не глядя на него, она развернула бинт. Гость, облокотившись здоровой рукой на стол, положил на нее голову. Наклеив пластырь, Кит взяла в руки ножницы, чтобы отрезать бинт, и чуть не уронила их, когда он неожиданно спросил:
— Это вы? Хорошая фотография.
Кит подняла глаза на семейную фотографию в старинной серебряной рамочке, которую обожала с детства.
— Это не я, моя мама.
— О, а я подумал, что вы.
— Можно подумать, что это на вас свалилась ветка, а не на меня. Вы что, не видите, что у нас с ней ничего общего.
— Напрасно вы так думаете. У вас такие же густые темные, шелковистые волосы, как и здесь, — Он указал на снимок. — Тот же чуть вздернутый носик. И эти глаза невероятного цвета, похожие на золотой лютик. И…
— Вы хоть понимаете, что говорите? — У Кит перехватило дыхание при мысли, что незнакомец говорит такие слова в знак благодарности. — Она же была красавицей.
Он резко повернулся к ней.
— А? Что вы сказали?
— Мама была просто красавицей. А я — долговязая, большеротая. Она была нежной и хрупкой, как куколка, как роза со старомодной открытки.
— А вы себя таковой не считаете?
— Себя — розой? — Она рассмеялась. — Подсолнухом— еще куда ни шло.
— Подсолнухом?
— Ну да, кричаще ярким цветком, который растет там, где его посадят, — неприхотливый, выносливый, лишь бы солнце было.
— Насчет солнца — это точно. Подсолнух… Солнышко…
По его глазам Кит поняла, что он говорит вовсе не о цветах, и невольно покраснела.
— Вы сказали «была»? Ваша мать скончалась?
— Да.
— Когда?
— Давно. Смерть для нее была избавлением. Она долго болела и понимала, как тяжело приходилось отцу и мне.
— Простите. — Он снова взглянул на фотографию. — Так вас теперь двое — вы и отец?
Ей казалось, что на лице у нее ничего не отразилось но, когда он заговорил снова, голос у него звучал мягко, почти нежно.
— И он тоже?
— Месяц назад, — выдавила из себя Кит.
— Понятно. Простите меня, солнышко.
Глаза защипало, и Кит пришлось заморгать, чтобы не заплакать в присутствии незнакомого человека. Девушка сама не понимала, с чего это вдруг она говорит с ним так доверительно, хотя ей нравилось говорить с кем-то, кто не питает предубеждения к ее отцу и кто готов выразить сочувствие, не жалея ее.
Просто ты беззащитна, как только что пробившийся росток, а он хороший слушатель, добавила она про себя. Слишком хороший…
— Так вы его рубашку мне презентовали?
Кит кивнула.
— Он сам бы так поступил.
— Пришел на помощь… вору?
— Пришел бы на помощь человеку, попавшему в столь отчаянное положение, что вынужден красть еду, но при этом сохранившему достаточно благородства, чтобы не брать куда более ценных вещей.
Незнакомец глядел на нее, не мигая, а потом медленно заговорил:
— Ваш отец, по-видимому, был совершенно необыкновенным человеком.
— Да. — И тут самообладание изменило ей, и долго удерживаемые слезы хлынули из глаз. — Извините. Мне все еще очень его не хватает.
Он нежно смахнул слезы с ее щек.
— Вам всегда будет недоставать его. Такие раны не заживают. — В его словах сквозила горечь.
