и он не мог сказать наверняка, не померещилось ли ему это.
Остальные ничего не заметили.
После роскошного Джекова ужина почти вся команда «Лилии» легла спать — даже два попугая задремали прямо на мачте, прижавшись друг к другу.
Спит ли Артия? Катберт сомневался.
Он не хотел заикаться о «Вдове» никому, и уж тем более капитану. Катберту почему-то казалось, что, заметив «Вдову» в первый раз, а потом сообщив о ней Артии, он каким-то непостижимым образом разворошил осиное гнездо. В кармане у Катберта лежала записка.
'Дорагая Глейд!
Если ты палучила это писмо значит миня уже нет в жевых. Знай девочка я всигда тебя люблю. Кидай сковародки в мой призрак он увирнется как раньше. Ищи миня в уголке у двери. Я буду там. Как фсегда твой Гледис. Всигда твой'.
2. Битва у Трей-Фалько
Занималась заря. Корабли Республики купались в море света, блестели под первыми лучами солнца. Франкоспанские суда, выстроившиеся в бесконечную шеренгу поперек океана, сияли необычайной красотой.
Рвались на ветру яркие флаги.
— Как цветы на клумбе…
Золотые и белые лилии на синем фоне, голубые на серебре, серебро на лиловом, алым по янтарю. Пурпурные боевые знамена. На флагмане гордо реет пламенный — золото по киновари — личный королевский штандарт.
Ангелийцы, даже под многоцветным республиканским флагом, бледнели на их фоне.
Но тут по мачтам громадных трехпалубников зазмеились сигнальные флажки, им ответили с других кораблей эскадры. Над ангелийским флотом вспыхнула радуга, ее смысл быстро прочитали все вокруг. И с каждого судна раздался приветственный клич, оглушительный, будто львиный рык.
Флаги говорили: «Ангелия знает, что каждый человек среди вас — герой».
На жерлах пушек играли солнечные блики. Франкоспанцы пели песни о победе Франкоспании.
А на ангелийских палубах звучало «Правь, свободная Ангелия».
Эта песня слышалась на всех ангелийских кораблях от мала до велика — и на двенадцатипушечном «Страшиле», десятипушечной «Фуксии», семнадцатипушечном «Мы вам покажем». Даже на «Лилии» Питер, Шемпс и Граг, Вускери, Ларри и Мози, Оскар Бэгг, Стотт Дэббет и Ниб Разный — все распевали во весь голос, поднимая в себе бодрость духа.
Под бой барабанов люди расходились по местам.
Остров Трей-Фалько лежал за кормой у ангелийского флота, начавшего наступление на франкоспанцев. В отличие от своих врагов, ангелийцы не шли одной прямой линией и не собирались в нее выстраиваться.
Приказ Элленсана был столь же прост, как и флажковое сообщение в небе.
Ангелийские корабли поймали легкий утренний ветерок и двумя колоннами чуть ли не кокетливо двинулись навстречу франкоспанскому барьеру.
«Мы прорвем их строй, — писал Гамлет Элленсан. — Не станем выстраиваться напротив и затевать дуэль, палить бортовыми залпами, как два землевладельца ранним весенним утром. Эскадру поведет в бой „Победоносный“ — это его почетная обязанность. Мы пронзим самую сердцевину франкоспанского строя, а за нами вплотную последует первая колонна. Мы пойдем от центра их линии к южному краю и расстреляем из пушек все неприятельские корабли. Этот маневр помешает второй половине вражеского строя вовремя прийти на помощь своим соседям. Тем временем наша вторая колонна, возглавляемая „Пегасом“, прорвет франкоспанскую линию на севере, там, где, вероятнее всего, размещен семидесятипушечный линкор „Ле Гюэ Фу“ — „Жестокий разбойник“, — и станет действовать тем же методом. Франкоспанские корабли, которые попытаются уйти от нас на запад, в Аталантику, или на восток, в Середиземное море, будут отслежены и уничтожены нашими более мелкими судами или же теми из крупных, которые окажутся рядом. Если кто-либо из капитанов не сумеет увидеть сигналов и не поймет, что делать дальше, пусть вступит в схватку с врагом и в ближнем бою покажет, как стреляют ангелийские пушки».
Из-за переменчивого ветра флагманам двух ангелийских колонн на сближение с франкоспанцами понадобился целый час.
«Пегас», трехпалубный линкор чуть поменьше «Победоносного», первым попал в поле зрения неприятеля. И в тот же миг «Жестокий разбойник» открыл огонь.
«Пегас», не получивший ни единой царапины, вонзился, как кинжал, между «Разбойником» и стоящим рядом с ним «Монархом», дав сразу два бортовых залпа. В полумиле к югу от него «Победоносный» сблизился с франкоспанским флагманом «Шевалье». Грянули пушки, но «Победоносный» ловко вклинился между «Шевалье» и «Редутом» и жахнул из тридцати орудий. Ядра пробили борта «Редута» от носа до кормы, вызвав на палубах страшную панику. А флагман оказался проворнее: он успел развернуться и принял залпы вдоль бортов.
За «Победоносным» надвигался неуклюжий «Титан», за ним — «Драчун» бок о бок с «Верным», следом «Злой» и шестидесятипушечный «Вверх тормашками».
А за «Пегасом» шли «Храбрец», «Свершилось», «Гора», «Не сдаваться» и «Сияющий».
Море скрылось в облаках гари и копоти, небо окрасилось в грязно-серый цвет. Рыжие сполохи огня, грохот пушек, свист летящих ядер, крики, вопли, треск пистолетов и ружей слились в один непрекращающийся гул. Где-то хрустнула, как спичка, сломанная мачта. Но в сизых клубах дыма невозможно было различить, какой из кораблей пострадал.
Дневной свет потускнел, вместе с ним потух и сам белый день, и весь мир превратился в мятое полотно, на котором безумный художник написал войну — бурную, пылающую.
Полотно…
Феликсу подумалось, что он мог бы запечатлеть грандиозную битву, разворачивающуюся на его глазах. Он неспеша взобрался по снастям — и, к своему удивлению, был вознагражден аплодисментами моряков с палубы «Победоносного». Мистер Биллоуз вскарабкался следом и пристегнул Феликса.
— Теперь вам ничего не грозит, сэр.
— Разве что, — весело добавил мистер Леггинс, доставивший Феликсу на боевой марс принадлежности для рисования, — разве что старая мачта обломится. Не волнуйтесь, мистер, вас кто-нибудь поймает. — Биллоуз поморщился, но Феликс только ответил со своей извечной легкой улыбкой:
— Не беспокойтесь. Поймайте хотя бы рисунки.
В его душе уже давно воцарилась пустота, поэтому он решил, что и морской бой не вызовет у него никаких чувств.
Но он ошибся.
Отсюда, с высокой мачты, всё казалось иным. «Победоносный» ближе и ближе подходил к стройным франкоспанским кораблям с цветистыми флагами. Феликсу казалось, что он парит над мирской суетой. Но потом его взгляд упал на чужие корабли. Там тоже бурлила жизнь, сновали люди, как и на ангелийских палубах под ним.
Первая пушечная брань сотрясла мачту. Маленькая площадка под ногами у Феликса закачалась.
Он посмотрел по сторонам, вперед и назад, а потом стал рисовать план расположения надвигающихся ангелийских и неподвижных франкоспанских судов.
Отовсюду доносился грохот пушек, клубился дым, весь мир содрогался. Странно, думал Феликс между делом, и как это меня угораздило ринуться очертя голову в самую гущу битвы? Меня, Феликса Миротворца, человека, всегда предпочитавшего не войну, а мир?
Его охватила паника, он не хотел участвовать в этой бойне, его совершенно не интересовало, кто выйдет из нее победителем. В смятении Феликс стал рисовать более тщательно, с чувством: метания снастей в клубах дыма, языки пламени, силуэты людей, мальчишек, и женщин тоже, — суетливые, проворные. Повисшие фестонами паруса. Падающая мачта. («Не бойтесь, мы вас поймаем».) Раздался приглушенный взрыв далеко внизу, и боевой марс опять содрогнулся. Не пострадал ли «Победоносный»?
