— Давай, Ральднор, — вслух сказал Амрек. — Давай. Враги стоят у ворот, их много, и все они с ножами. И как же ты собираешься защитить меня?
В сумерках армия Ральднора разбила лагерь на краю равнины под Корамвисом.
В миле от них в неподвижном воздухе над дозорной башней все еще вились красноватые дымки. Дорога, начинавшаяся среди сгоревших дотла садов, петляя, уходила к низким холмам и далекой, смутно различимой короне башен, которая была городом. На равнине не было ни огонька, но они все же видели, что уходящая вдаль линия столбов увешана мертвыми рабами, гниющими в дневном зное.
В лагере царило молчание. Степняки, как обычно, двигались в своей безразличной бесстрастной манере, а ланнцы, элирианцы, заравийцы и полукровки вдруг притихли. До сих пор этот поход был для них чем-то вроде приключения, приятно щекочущего душу, где можно надеяться на удачу — и на возвращение домой. Теперь, перед лицом этого последнего оплота неприятеля, воплощения его духа, Корамвиса, они поняли, что натворили, и, как и дорфарианцы, были поражены этим. Они достигли своей величайшей, немыслимой цели. И тем самым дали ей власть уничтожить их.
Корамвис, прекрасный и неодолимый.
Яннул, точа клинки длинных мечей в свете потрескивающего костра, представил, как завтра эти широкие ворота распахнутся, изливая дорфарианскую мощь.
«Они лениво ждали, позволяя нам приблизиться, — думал он. — Мы считали, что с нами будут корабли из Шансара и Ваткри, что тарабаннцы перейдут горы, чтобы напасть на драконов с тыла. Но нас предали, и больше никто не поможет нам. Утром всех нас ждет смерть. Всего через несколько часов. Смерть под копытами скакунов и колесами колесниц. Мы сгнием, превратившись в удобрение для их оскудевших полей, а их птицы будут рвать на клочки нашу мертвую плоть. Ох, золотогрудая Анак Равнин, зачем надо было так далеко заводить нас ради смерти?»
Яннул огляделся по сторонам. За спиной у него стоял степняк.
— Идем, — сказал он.
— Куда и зачем идти?
Степняк ткнул рукой. Люди покидали свои костры. Ланнцы и заравийцы, бросив своих женщин и добычу, награбленную в Куме, уходили за деревья, скрываясь из виду.
— Да что там затевается? — спросил Яннул, ощутив непонятное покалывание в голове.
— Мы идем молиться.
— Молиться? Ну уж нет. Благодарю, но я предпочитаю провести последнюю ночь своей жизни за другими занятиями.
Степняк больше ничего не сказал и зашагал вслед за остальными. Яннул вернулся обратно к куче оружия.
Треск костра стал очень громким. Небо потемнело, и последний отблеск света во всех горах угас.
У Яннула по спине пробежал холодок. Выругавшись, он бросил меч, поднялся на ноги и оглянулся. Теперь ушли даже женщины. Остался лишь безлюдный склон, испещренный черными точками кострищ.
Он пошел вслед за ними к деревьям. Люди стояли во тьме, объединенные бескрайним безмолвием.
«Кому они молятся? — подумал Яннул. — Анак?»
И вдруг почувствовал странный шелест в своем мозгу.
Он вздрогнул. Неужели теперь они могут проникать и в мысли висов тоже? Но нет, ощущение было други
«Что ж, в таком случае я тоже могу высказать волю пережить завтрашний день».
Ему показалась вполне естественной эта связь сознания с теми, кто окружал его, в слитном порыве самосохранения, хотя воздух шипел и гудел, как перед грозой.
Из ворот Корамвиса выехал крытый экипаж, покатившийся по равнине.
В его затхлой темноте, зажмурившись, сидела Лики. Она знала, что для Катаоса все это игра, затеянная скорее ради забавы, чем с надеждой на успех. Охваченная внезапным страхом, она закусила губу. Да проклянут его боги! Она чувствовала, как сердце у нее сжимается от страха и гнева.
Открыв глаза, она увидела Раса на деревянном сиденье напротив. Его лицо казалось белой эмалью, и она задумалась, видит ли он ее темное лицо в этом мраке так же хорошо, как она его.
— Зачем ты это делаешь? — она попыталась скрыть мольбу, но голос подвел ее. Сначала ей показалось, что тот не ответит, но потом он сказал — совершенно спокойно:
— Я ненавижу его. Ненавижу Ральднора.
— Меня ты тоже ненавидишь?
— Тебя? — он уставился на нее, как будто впервые увидел.
— Если мы сделаем то, чего хочет Катаос, я умру. Они убьют меня.
— Мне все равно, — сказал он, но в его голосе не было злости.
— А ребенок? Ребенок ведь тоже умрет.
— Это ребенок Ральднора.
Точно обороняясь, Лики внезапно прижала ребенка к себе, прикрывая его руками. Она носила его в своем чреве и мучилась, производя его на свет, мучилась сильнее, чем за всю свою предыдущую жизнь, а теперь мужчина, ничего не знающий ни о беременности, ни о родах, одним мановением руки собирался поставить точку в его короткой жизни. Она взглянула на смуглое сонное личико, обрамленное спутанными черными кудряшками над широким и низким лобиком. Ему дали какого-то снадобья, чтобы усыпить его, закрыть эти странные осуждающие глаза и заставить замолчать требовательный ротик. Она склонилась над ним, снова погрузившись в свои горькие мысли.
Много лет назад другая придворная дама, которую звали Ломандра, ехала из Корамвиса тем же путем, по этой бледной дороге, с ребенком на руках.
Прошел почти час. Лишь тихонько поскрипывала повозка да грохотали колеса. Они свернули с дороги на холмистую тропу, петляющую среди циббовых рощиц и сожженных засухой фруктовых деревьев.
Наконец повозка остановилась, и тишина, стоящая на равнине, точно сгустилась вокруг нее. Возница спрыгнул на траву, отдернул полог и остановился в ожидании. Он протянул руку, чтобы помочь Лики сойти, и его рот презрительно скривился. Ей страстно хотелось плюнуть ему в лицо, вложив в этот плевок всю свою злость. Она оттолкнула его руку и закуталась в плащ, укрывший и ее, и ребенка. За деревьями виднелись красные отблески костров. Внезапно ноги под ней подогнулись, и она почувствовала себя такой слабой, будто смерть дохнула ей в лицо, — но не только от страха.
Степняк взял ее за руку — прикосновение было небрежным и неумолимым. Они зашагали вперед.
На первый взгляд вражеский лагерь казался опустевшим. Ни движение, ни случайный звук не намекали на присутствие людей. Потом внезапно над склоном раздалось пение, хлопки в ладоши, отбивающие ритм заравийского танца, и смех.
Она поразилась их самоуверенности накануне гибели.
Неожиданно в ночной дымке перед ними вырисовался силуэт часового, который вырезал палку.
— Кто здесь?
— Спокойно, друг, — на желтую голову Раса упал луч света. Ланнец расслабился, оскалил зубы и отступил в сторону. Потом подмигнул в сторону отвернутого лица Лики.
— Что ж, тоже способ убить время до боя. Ничем не хуже других.
Как ни абсурдно, но Лики ощутила приступ ярости из-за того, что часовой мог вообразить, будто она отдалась этому щуплому рябому человечку.
Они очутились в лагере. В воздухе висел запах почти готовой еды, над железными котлами, подвешенными над огнем, поднимался пар. Теперь в лагере происходили какие-то смутные копошения, слышались приглушенные голоса, тянуло дымком, животные щипали траву у своих колышков, и все это сливалось в одну большую темную массу в неверном свете костров.
С ними никто не заговорил.
В начале одного из проходов между палатками в каменном круге горел забытый костер. Вокруг него плотно росли циббы, отбрасывая густую тень. Рас подошел к огню и уселся. В траве белели кости и валялись
