озеро, похожее на звезду.
Ничто живое не уцелело тогда.
И в то же время, если не лжет легенда, все они уцелели. В известном смысле. Теперь это место зовется Гисте Мортуа. Иногда, в особенную ночь, мертвые выходят из озера и поднимаются туда, где когда-то стоял их город. Тысячи призраков, наделенных колдовским даром, злобных, полных ненависти. А в озере, никем не потревоженные, покоятся вещи, что связывают их с этим миром, все что угодно — их кости, их сокровища, кирпичи и известка городских домов. Они похищают или заманивают к себе живых людей — и пожирают их. Они разрывают могилы, они колдуют. Целая страна, пропитанная злобой...
...если хоть что-нибудь из этого правда.
— Я знаю, — сказала рыжеволосая женщина. — Никто из тех, кто отправился туда, не вернулся обратно.
— Раз так, то довольно глупо идти туда, — заметил Миаль. Его руки дрожали, хотя гостья не рассказала ему ничего, чего он не слыхал бы раньше.
— Парл Дро держит путь туда. И ты.
— Я?! Не надо так шутить. Я не хочу сделаться одним из тамошних призраков. Ох, я хочу сказать, что...
— Тебя словно что-то заставляет идти туда. Я знаю. Я уже видела такое. Всегда можно подыскать предлог, чтобы объяснить себе, зачем идешь туда — подтвердить или опровергнуть легенду, вызвать на бой врага, сочинить поэму или песню. Но на самом деле — это сам Гисте Мортуа бросает тебе вызов. Он играет в войну. Когда-то он вызывал на бой армии и побеждал их. Теперь он зовет людей, особенных людей. В особенное время. В том числе и женщин.
— Ты же не... — выдавил из себя Миаль.
— Не меня. Успокойся.
Менестрель за перевязь подтащил инструмент поближе к себе и крепко обнял деревянный корпус.
— Я знала, — продолжала незнакомка, — что он уйдет сегодня, знала еще тогда, когда он сам не догадывался. А ты уйдешь завтра. Ты ведь задолжал ему, не так ли? Он заплатил монахам, чтобы они ухаживали за тобой.
— Нож под ребро я ему задолжал, — отрубил Миаль.
Женщина рассмеялась. Менестрель потрясенно воззрился на нее.
— Отдохни как следует, — сказала она. — Завтра на рассвете я приведу тебе лошадь. Не из монастырской конюшни, а свою собственную. И еще я объясню тебе дорогу. Ты бы и сам как-нибудь сумел ее отыскать, но я хочу быть уверена. Если не будешь натягивать поводья, то нагонишь Дро еще до заката.
— Мне не на что купить лошадь, — сказал музыкант.
— Я и не продам ее тебе. Когда догонишь Дро, обязательно дай ей попастись вволю, потом разверни и отошли обратно ко мне. Она знает дорогу.
— И нанять лошадь мне тоже не на что, — надулся Миаль. Он прижимал инструмент к себе так крепко, словно боялся, что его отнимут. У него даже руки дрожали от напряжения.
— Платы не нужно. Я одолжу ее тебе.
— А в чем тут подвох?
— Какой ты подозрительный!
— Жизнь научила.
— Так разучись! — женщина улыбнулась ему, ее улыбка была как солнечный луч. И ушла.
Он лежал, напряженный и съежившийся, ужасаясь всему на свете, даже себе самому. Потом страх ушел. Оставшись наедине и в безопасности, Миаль стал видеть все в радужном свете. В конце концов, он же понравился этой женщине, позабавил ее, потому она и решила помочь ему. Что до Дро, который давно привык к своей славе, то Миаль найдет, что ему сказать. А Гисте Мортуа — всего-навсего плод чьей-то безудержной фантазии, менестрель сам умел выдумывать такое и охотно притворялся, что верит чужой выдумке. Чудесная песня о призрачном городе, о рухнувших башнях, о зеленых светляках, что кружат в его вечных сумерках — да, он обязательно сочинит эту песню. Она уже почти сложилась у него в голове, его пальцы предчувствовали ее. Увлекательное путешествие — как раз то, что ему сейчас нужно. То есть он очень надеялся, что это будет всего лишь путешествие, но никак не прибытие к конечной цели.
Миаль задремал, а ранним вечером его разбудил колокол, созывавший монахов на обед. Никто не потрудился принести менестрелю поесть, но сейчас он был полон сил и уверенности в себе. С важным видом он заявился в трапезную. Длинные ноги уже вполне сносно держали его.
Монахи встревоженно уставились на него, щеки на их жирных круглых лицах еще сильнее раздулись от пищи во рту.
Пройдясь вдоль столов, Миаль оторвал крылышко цыпленка, подхватил полную кружку золотистого сидра.
— Сын мой, — запротестовали монахи наперебой, — гостям не дозволяется есть в трапезной.
— Мой друг Парл заплатил вам за это, разве не так? — возразил менестрель, нахмурившись. — Он уже ушел, а я нагоню его завтра. Так что передайте мне вон тот каравай и соль.
Он бросил беглый взгляд на свое отражение в блестящем кувшине. Сейчас Миаль пребывал в одном из самых обаятельных своих состояний, иногда с ним случалось такое. Его волосы сияли золотом, а черты были точеными, как у наследного принца, которым Миаль втайне от всех считал себя. Ну разве мог тот пьяница с ремнем быть его истинным отцом?
Миаль развалился на стуле. Он поел сыра и ветчины с хлебом, сгрыз пару персиков и велел приготовить себе ванну. Да еще стащил три кошелька по давней привычке.
Глубокой ночью, довольный и благодушный, после того, как сам он долго отмокал в горячей ванне, а печень его отмокала в добром сидре, менестрель побрел через двор по нужде. В отхожем месте его настиг приступ шутовской щедрости, и он вернул украденные кошельки — правда, не совсем в карманы владельцев. Вместо этого он метко зашвырнул их в самую середину навозной кучи.
Утром Миаль проснулся, полный сил и благих намерений. Даже вчерашний сидр не оставил по себе похмелья.
Он прихватил инструмент, вышел к колодцу и долго плескал себе в лицо водой из ведра. Когда он покончил с умыванием, в небе занимался рассвет, а в воротах стояла рыжеволосая женщина. Теперь менестрель уже знал, как ее зовут — спросил прошлым вечером у одного из монахов. Святой брат был потрясен до глубины души. Его передергивало от одного звука ее имени.
Синнабар пересекла двор и дала Миалю яблоко. Символичность угощения не смутила музыканта — из ее рук ничто не могло смутить. Он с удовольствием откусил от него, вспоминая, как дочь Серого Герцога однажды заставила его вместе с нею грызть яблоко, подвешенное на нитке к потолку. Они пару раз столкнулись зубами, и менестрель все время боялся, что девица укусит его. Тому, кто будет последним, полагался штраф. Миаль проиграл. Впрочем, если бы он выиграл, награда была точно такой же.
Но с Синнабар ему было легко и спокойно. Даже если она безмерно им восхищалась, то вела себя сдержанно и ничего не добивалась.
За воротами смирно стояла чалая кобыла. Миаль не садился верхом уже много месяцев, даже лет, но у кобылки была такая милая морда! Она понравилась ему в первого взгляда, и он с радостью поделился с ней яблоком.
Когда менестрель уже сидел в седле, как всегда, с инструментом за спиной, Синнабар указала на седельную сумку с провизией.
— Это можешь оставить себе. Но лошадь верни назад.
— Обязательно, — заверил он ее очень искренне.
Синнабар взяла его руку и вложила в нее изумительную глиняную собачку. Песик был совсем как живой, и Миаль рассмеялся. Фигурка еще хранила тепло после обжига. Менестрель посмотрел на Синнабар и сглотнул подступившие к горлу слезы умиления. Каждый раз, когда ему делали подарок — настоящий, бескорыстный подарок — он бывал тронут до боли, до глубины души.
— Езжай, — сказала женщина. По щекам у нее текли слезы, но она улыбалась менестрелю. Он тоже прослезился и глупо ухмыльнулся ей, несколько раз кивнул и тронул лошадь.
Кобылка с места взяла в бодрый галоп, чем едва не вытряхнула из седла и немало удивила Миаля.
