походкой, за которой было нелегко угнаться на хромой ноге. А потом Парл Дро оказался стоящим прямо на пути менестреля. Миаль остановился, как вкопанный, глаза его полезли на лоб.
— Какого... как ты ухитрился?
— Так же, как и с ножом. Так же, как добрался от хижины Чернобурки до леса на холме меньше, чем за минуту.
— Значит, ты все-таки погрузился в транс, — сообразил Миаль. — Ты тут отдельно от тела, совсем как я.
— У тебя за спиной низкая каменная ограда. Присядь.
Миаль отступил на шаг и ощутил камень икрами ног. Он не то чтобы собирался слушаться, но все же уселся.
— Ладно.
— А теперь, — сказал Дро, — если ты помолчишь, я объясню. Невзирая на то, что у меня, может быть, нет желания рассказывать, а у тебя — выслушивать.
Миаль сплел пальцы и уставился на них. Руки дрожали.
— Тогда почему же?
Дро не ответил. Он сел на ограждение недалеко от менестреля, и, чуть выждав, заговорил низким, тихим голосом, не пропуская ни единого слова.
Парлу Дро, с семнадцати лет зарабатывавшему на жизнь изгнанием призраков, было уже за сорок, когда однажды перед закатом, в лесу на склоне горы, он повстречал женщину с золотыми, как у Шелковинки, волосами. Женщину, которая была Шелковинкой, оставшейся в живых, повзрослевшей и казавшейся теперь лишь на несколько лет моложе его самого. Он не любил ее, но повстречался с ней. А она то ли ощутила странный резонанс, вызванный этой встречей, то ли просто истосковалась. Исход мог стать любым — они могли быть вместе или расстаться. Но событиям не дано было развиваться своим чередом — их прервало появление балаганщика с испитым лицом, толстым брюхом и неожиданно изящными руками музыканта. Той ночью он спускался в деревню и выторговал единственный в своем роде музыкальный инструмент у другого пропойцы — Собана. Балаганщик собирался провести ночь в публичном доме, но все его деньги ушли на выпивку и покупку инструмента. Тогда он сунул приобретение в кожаный мешок и поспешил назад, к своему фургону и жене. Всю дорогу он гадал, не надул ли его Собан. А вернувшись, обнаружил, что в его отсутствие на огонек к его жене забрел незнакомец. «Брось, все забыто», — сказал тогда обманутый муж. Может быть, в тот момент он действительно был под действием выпитого философски настроен и готов все простить. Но потом он протрезвел — и вспомнил. Балаганщик полез в фургон и нашел себе оружие — им стал большой топор для рубки мяса. Потом он вскочил на лошадь и погнался за Дро вверх по склону горы, ведомый жгучей животной ненавистью. И когда он догнал охотника, то со всего размаху обрушил на него топор, звериным чутьем безошибочно угадав самое слабое место — увечную ногу. Острое как бритва лезвие топора — острое, ибо его использовали по назначению реже, чем хотелось бы — прошло сквозь мышцы, сухожилия и кости, как ему и полагалось. Топор отсек ногу ниже колена, но Парл Дро не знал этого, он лишь чувствовал страшную боль. Он упал и покатился вниз, а балаганщик, внезапно испугавшись, не стал его преследовать. Ревнивый муж развернул лошадь и пустился наутек. Вскоре он вывел свой фургон на дорогу и погнал обратно в южные края. Золотоволосая женщина, которую он избил до полумертвого состояния еще до того, как полез за топором, в дороге пришла в себя. Но балаганщик к тому времени уже стер кровь со своего оружия. Она убедила себя, что гнев мужа обрушился лишь на нее одну — или хотела себя в этом убедить.
Парл Дро скатился по склону и лежал на дне высохшей канавы, пока от боли и потери крови рассудок не оставил его. Спустя какое-то время он потерял так много крови, что умер. Умер в самом прямом смысле. Совершенно. Он был мертв.
Пока он был жив, то думал, что знает почти все доступное человеку о слабостях, побуждениях, приемах и уловках неупокоенных. Знает, как они ревнуют к живым, как возвращаются, чтобы отомстить, как вытягивают силы из тех, кто их любит, особенно из родни, как скрывают свои раны и увечья от других и себя, или — очень редко — выставляют их напоказ, чтобы вызвать ужас и чувство вины. Дождь не может промочить их одежд, которые на них всегда те же, что в час кончины. Они приходят по ночам, потому что ночь сглаживает изъяны их притворства, но и суеверие также делает их чрезмерно осторожными. Только необычайно сильные или самоуверенные призраки являются в сиянии дня.
Все это Дро знал. Это помогло. Но больше всего помог Тиулотеф. И не только потому, что он был целью, к которой Дро шел, когда его убили — Гисте Мортуа, самое притягательное место паломничества для многих охотников за призраками, призрачный город, что похищает смертных... Нет, Гисте был для него не только поводом вернуться — именно из-за него Дро заранее изучил некоторые дисциплины. Он верил, что человек может войти в стены Гисте Мортуа и выйти оттуда невредимым, только если придет туда бесплотным духом. Поэтому он овладел навыками погружать себя в транс, освобождая душу, и покидать тело. К тому времени, когда среди незнакомых гор его настигла смерть, он уже несколько месяцев в совершенстве владел этим искусством. И потому произошло то, что он, со всем своим пониманием природы неупокоенных, никогда не полагал возможным.
Битва разразилась где-то между миром живых и неким иным миром, лежащим за гранью две сущности, на которые раскололась душа Парла Дро, сражались между собой. Одна часть его отчаянно желала жить, добраться до Тиулотефа и разрушить его — воистину теперь это стремление выглядело смешным. Эта сущность вооруженная сведениями о запредельном мире, знала, что может вновь спроецировать себя в земной мир, обрести целостную и совершенную форму, которая будет отличаться от живого человека меньше, чем любой из неупокоенных, когда-либо сопротивлявшихся уходу за грань. Но вторая часть его души оставалась тем, кто изгоняет призраков, и она сражалась с первой, стремясь вытолкнуть ее прочь, в иной мир, которому она теперь по праву принадлежала.
Если бы Тиулотеф был единственной движущей силой, которая звала его обратно в мир, вероятно, Парл Дро Убийца Призраков в конце концов выиграл бы битву с собой. Но, кроме того, у него было и связующее звено с миром живых. Очень прочное звено. Нечто, принадлежащее ему, но не просто кость или перчатка, молочный зуб или прядь золотых волос. Лучше. Гораздо лучше. Гораздо прочнее...
Наверное, поначалу ей удалось убедить своего мужа-скота, что любовник тут ни при чем. Он набрасывался на нее когда ни попадя, так же, как хлебал из бурдюка с пивом или жрал приготовленный ею обед. Но после ее смерти, когда ребенок подрос, балаганщик не мог не заметить. Тонкая кость была у мальчика от матери, но ростом он вышел ни в мать, ни в законного отца. Волосы были тоже материнские, но гораздо темнее, а глаза временами становились черными. И лицо его иногда казалось пронзительно хорошеньким. А его одаренность проявилась в столь талантливой игре мальчика на музыкальном инструменте, какая балаганщику и не снилась! Миаль, семя Парла Дро. Семя, которое выросло в младенца, в мальчика, в юношу. Нечто, оставленное Дро в мире смертных. Миаль, его сын, был его связующим звеном.
Там, где две сущности Парла Дро, Убийца Призраков и призрак, сражались друг с другом, времени не существовало. Но под небом время текло. Оно шло и шло, Миаль взрослел, росло и крепло связующее звено, которое все настойчивее призывало Дро вернуться. В конце концов неупокоенный Дро победил — и тогда настал его черед призвать Миаля. Он звал сына бессознательно и слепо, видя в нем — если это можно назвать зрением — лишь свое связующее звено. Миаль, унаследовавший талант чувствовать запредельное, пошел на зов, сам не подозревая об этом. Ни о чем не зная, он в своих скитаниях пришел обратно из южных земель, прошел через тот самый лес, преодолел тот самый перевал. Его ноги прошли по непогребенным, сгнившим и разбитым костям его истинного отца, но он, естественно, не знал и не мог знать, чьи это останки. Наконец он забрел в горную деревушку и стал ждать, понятия не имея, чего ждет. И тогда Дро восстал — приближение Миаля оживило его. Он ни на год не постарел со дня смерти и считал, что события двадцатишестилетней давности произошли всего лишь несколько дней назад. Поэтому он стал искать фургон на поляне и не нашел его. Тогда он продолжил свой прерванный — и как прерванный! — путь через перевал.
К тому времени, когда Дро спустился с горы к дому Собанов, он стал подлинным Королем Мечей, воплощением Смерти и повелителем призраков. И королем обмана. Обмана всех и себя самого.
Ибо он стал неупокоенным, который в совершенстве знал каждый подвох, каждую тонкость, что могла его выдать. Он не допускал ошибок. Его одежды промокали под дождем и пропитывались дорожной пылью.
