Ней.
Он не выразил ей никакого почтения. Она являлась частью богини, перед которой он вставал на колени лишь по требованию ритуала, но не в сердце своем, ибо это не было правильно.
Она молча, без слов, велела ему сесть, и он сел перед нею.
За ее спиной блестело озеро. Он отметил выверенное совершенство композиции — как на старинной гравюре. Но больше всего его радовало, что Она была реальна и доступна. Казалось, в центре этой реальности меняется сам воздух. Небо, море, весь мир, прекрасный и изменчивый, были подобны открытой книге, которую мог читать даже ребенок. В этом и заключалась истина великой Силы.
Он был здесь единственным чистокровным Висом. Догадка о том, что он был приглашен сюда, начала приобретать новый, странный смысл. В этом имелась некая странная устойчивость. Он торопливо извлек из своего жреческого одеяния лоскут ткани и развернул его на камне перед Нею. Внутри оказались осколки разбитого янтарного кольца. Солнечные лучи заставили их засиять. Даже эманакир покинули свое возвышение и подошли посмотреть.
Таддриец — тот самый, который некогда наблюдал, как Ральднор и Астарис удалились в северные леса — был своего рода гончей, чующей не запахи, но мистику. Именно благодаря своему чутью он узнал Рармона, который на самом деле был Рарнаммоном, а потом, много позже, прошел по его следам до того места в Корамвисе, где его пленили враги. Разбитое кольцо так и осталось валяться здесь. Таддриец тщательно собрал все осколки. Не то чтобы этой работы потребовала от него Ашни — скорее он сам хотел сделать это для нее, ибо был для этого предназначен. То же происходило на Равнинах, когда богине предлагали плоды или какие-нибудь украшения. Как ни трудно, но ей приходилось воздерживаться от проявлений благодарности, даже если подарок доставлял ей удовольствие, ибо это была потребность дарителя, а не принимающего дары.
Ашни взяла осколки в свою ладонь.
Когда-то это кольцо носила женщина, которая сейчас находится в Зоре. Ашни была следующей. Рарнаммон тоже носил его. Еще один, сын Яннула, держал его недолгое время, хотя оно и обожгло его. И связь окаменевшей смолы с плотью, которой она касалась, никуда не делась.
Все кусочки были на месте.
Последний луч солнца, словно змея, обвился вокруг осколков. И тогда они вновь соединились, образовав целое, словно никогда не разбитое кольцо.
Он слышал дыхание людей, собравшихся в круг и не сводящих глаз с этого чуда. Но таддриец усмехнулся — и она улыбнулась ему в ответ.
— Да, ты знаешь, — без слов сказал он ей в своем сознании. — Я из тех, кто подвергает сомнению нужность чудес. И до этого дня не видел причины, почему бы Ральднору и Астарис не жить неузнанными в какой-нибудь забытой богами таддрийской деревне. Обычной, счастливой, скрытой от всех жизнью. Я могу обозначать все это красивыми словами, принятыми среди жрецов — выход за пределы, огненная колесница, возносящая божество на небеса, и тому подобное. Но по мне, все намного проще и куда более присуще этому миру. Чудеса — ничто, пена жизни. Распускающийся цветок, невидимая жизнь, выходящая из чрева ребенком, смола, обращающаяся в янтарь — все это чудеса, и никак иначе. Но за чудом стоит суть. Камень под серебряным озером. То, что мы есть, и то, чем должны стать. Вот причина и окончательная правда, ответ на все вопросы и все мольбы. Разве не так, Ашни-которая-Анакир?
И он получил ответ в тот миг, когда кольцо сверкнуло на ее пальце. А солнечный свет так и сиял у нее в глазах, хотя солнце давно уже зашло.
24
Белая башня на фоне ярко-синего неба.
Под ней — руины заброшенного города.
А за ними — неоглядные таддрийские джунгли.
Когда-то эту башню, предшественницу башен Дорфара, венчала огромная чаша. Со временем кирпичная кладка обрушилась, уцелела лишь одна комната с наполовину обвалившимся потолком и высокими окнами без ставен. Туаб-Эй, словно кот, прокрался в эту комнату — и замер, глядя во все глаза.
Рарнаммон стоял в центре комнаты и смотрел на гостя, как будто давно ждал его.
— Я говорил, что не приду в твое новое... жилище, — произнес Туаб-Эй. — Но вот я здесь. А теперь расскажи мне, чем ты занимался все эти дни и ночи. Творил заклинания и призывал таинственные силы? Кое-кто видел, как огни влетали в эти окна, будто птицы.
Рарнаммон очень медленно покачал головой. Туаб-Эй так и не понял, что это должно означать — отрицание или насмешливое удивление. Судя по всему, за последнее время сила Рарнаммона изрядно выросла. Он стал менее проницаемым, чем любая другая вещь, и словно светился — день изливался через его глаза...
— Ты чародей, признай это, — сказал Туаб-Эй. — Я не верю в магию и просто посмеюсь, а затем, наверное, смогу и впредь ладить с тобой, могущественный лорд. Наша свора собирается на север или восток, бить Вольных закорианцев. Кто-то из свиней Джорта вернулся и рассказывал, что по всем северным рекам сплошь плывут мертвые...
— Будь так добр, Туаб-Эй, — велел Рарнаммон, — спустись к подножию башни. Посторожи ее для меня и не пускай сюда остальных.
— Зачем?
— Магия, о которой ты рассуждал, вот-вот проснется. Заклинания, призывы... это не совсем то. Но молния, поразившая башню, может оказаться еще пустяком.
— А ты не говори загадками, если хочешь, чтобы я что-то делал для тебя. Ладно, я посторожу вход. По крайней мере, ребята будут снаружи, если что-нибудь случится. Но что может случиться? Помимо молнии?
— Не знаю. Я уже говорил тебе прежде. Есть же в тебе капелька Равнинной крови. Думаю, ты сгодишься для поддержания равновесия, — последняя фраза была произнесена с оттенком дружелюбия. — Прости, если доставляю неудобства. Но поторопись. Спускайся, если согласен, Туаб-Эй.
Спустившись на одну ступеньку, юноша собрался с духом и выговорил:
— Когда ты вот так стоишь здесь, ты похож на бога. Ты это знаешь? И должен ли я поклоняться тебе?
Рарнаммон направился к нему в полосе дневного света, падающего из окна. Казалось, свет стелется за ним, как лента или шарф. Поэтому Туаб-Эй не удивился, когда Рарнаммон потянулся и легко, без нажима положил свою руку на его — при этом свет протек по ней и перелился в Туаба.
Рарнаммон протянул вторую руку, чтобы поддержать юношу.
— Сила, — только и смог выговорить Туаб-Эй, пытаясь унять дрожь. — И что мне с ней делать?
— Держать врата.
Туаб-Эй покорно двинулся вниз по лестнице, придерживаясь за стены. Он нес этот свет вниз, чтобы держать врата.
День был жаркий, подернутый дымкой. В этом не было ничего необычного. Однако он знал, что это — последний день.
Отсчет начался, когда он только пришел в башню — возвышенное место, как оговаривалось в любом своде знаний. Даже не ведая того, Рарнаммон внутри себя двигался к этому моменту, как ребенок учится ходить, не сознавая, что ходит.
Он пережил мечты, галлюцинации, чувство опустошенности, ощущение падения на землю с лестницы без всякого толчка. Теперь осталось лишь осознание переломного момента.
Рарнаммон был не одинок. Другие стягивались, и вместе с ними стягивались силы. Казалось, мир замер, затаив дыхание.
Когда день пошел на убыль, он понял, что башня замкнулась вокруг него. Блеск и жар в окнах затвердел, образовав подобие экрана там, где только что ничего не было. Случайные шумы, доносившиеся из разрушенного города, стихли.
Вполне возможно, что он умрет. Но, если на то пошло, он мог умереть уже сотни раз — в те времена, когда был разбойником, на службе у Кесара в Тьисе, сопровождая караваны в Ланне, в Дорфаре, в плену у Вольных закорианцев. Каждый миг его жизни являлся подарком. С тех пор, как Рарнаммон пришел в себя здесь, в заброшенном городе, его тело из плоти стало значить для него не так уж много. Он ощущал себя
