— Она нравится тебе, мама?
Его переполняло счастье. Оно проглядывало не в улыбке, но откуда-то из внутренней глубины глаз. Он был совершенством.
Потрясенная, она повертела танцовщицу в руках, а Теис, заглядывая ей через плечо, сказала:
— Мама, это же ты!
И неожиданно ее тело исчезло, а ее душа, да, именно душа, стала танцевать огненный танец, выжигая всю бессмыслицу тела… Но в этот миг все ее естество сотрясла волна острой боли.
Он рано начал и торопился в мир. Изнемогая, она вспомнила и выкрикнула нужную фразу:
— Ках, помоги мне!
И Ках помогла. В жизнь вырвалась черная, как уголь, голова ее сына. Затем вышли тело и ноги, и Пандав увидела, что родила превосходное живое существо.
Когда Эруд вопреки запретам вошел в комнату, то поднял мальчика на руки и поклялся:
— Твой цвет, закорская женщина. Но глаза — мои. Взгляни, видишь? Мои глаза, мой пол — мужчина, по воле богини!
Изнуренная, Пандав откинулась на подушки. Эруд сунул ей в руку золотые серьги — так же, как вложили туда во сне какой-то другой подарок, но его образ ушел от нее в родовых муках. Затем ей дали ребенка, и она покормила его. К нему перешли глаза Лидийца — точнее, ланнца, но, к счастью, Эруд спутал их со своими. Он станет заботливым отцом. Это будет его сын во всем, кроме плоти и крови.
Она убедит Эруда, что ребенок должен носить искайское имя — старое имя нагорий, которое на искайский лад звучит как Райэр.
Сын задремал у нее на груди. Его лицо было безмятежным и совершенным. Луна выглянула из-за перистых облаков, и в спокойных очертаниях детского личика Пандав увидела невозмутимое лицо спящего мужчины шестнадцати или двадцати пяти лет. Но таким ему лишь предстояло сделаться.
