«Нет, мне не хочется. Я устала. Завтра утром!» Она настаивает на своем. Я иду за ней, послушная, как хороший, воспитанный ребенок. Сегодня мы ляжем спать пораньше. Каждый хочет еще привести в порядок свои мысли, поделиться впечатлениями дня. А уж тогда? в кровать!
В четыре часа утра меня будят. У моей кровати стоит доктор Беликова. Она трясет меня. Я хочу проснуться, но мне это удается не сразу.
«Вставайте! Война кончилась! Война кончилась! Скорей, скорей! Я еду в Москву! Поедемте со мной!»
Мне еще не верится. Но соскакиваю с кровати, потому что Александра этого требует. И только когда я вижу ее залитое слезами счастливое лицо, я верю, что это правда. Мы бросаемся друг другу на шею и плачем. Мы плачем? о наших родственниках, о наших знакомых, о тех миллионах людей, которые не дожили до этого дня.
В этот день я хочу быть в Москве! Даже если я заработаю выговор, потому что без разрешения уехала. Мы должны поторопиться, чтобы не пропустить поезд.
Я успеваю еще постучать в дверь руководителя актива. «Георг, войне конец! Включите радио! Скажите об этом, пожалуйста, всем. Прощайте! Я еду в Москву».
Советскому солдату, который стоит на посту, мы бросаемся на шею и бежим на вокзал.
Четыре часа тридцать минут утра. Улицы еще пусты.
Поезд переполнен. Люди висят на нем как грозди. Они размахивают шапками, платками: «Гитлер капут! Гитлер капут!» Мы бежим от одного вагона к другому, повсюду полно. Наконец нам помогают какие-то мужчины вскочить на подножку. Они скрещивают руки, образуют цепь так, чтобы никто не упал. Крики, возгласы, всеобщий восторг. Раздается свисток поезда. Нельзя понять ни слова.
Мы останавливаемся только в Москве. Все стремятся в метро, все хотят на Красную площадь. Но выход из метро забит людьми. Выйти невозможно. Мы бежим к другому выходу, на площади Свердлова перед Большим театром. И здесь необозримая толпа. Люди поют, танцуют, поодиночке, вдвоем, втроем, в большом кругу, в маленьком кругу, бросаются друг другу на шею, смеются, плачут! И все мы бесконечно счастливы. «Война кончилась! Война кончилась!» Если где-то появляется солдат или офицер, к нему протягиваются десятки рук, его качают, еще раз и еще раз. Вырваться невозможно. Все словно пьяны от восторга. И мы тоже. Я не узнаю мою тихую, сдержанную Александру. Она поет и танцует, она вне себя. Я тоже!
К полудню мы охрипли и выбились из сил. К тому же голодны. Александра хочет домой, но пройти невозможно. Повсюду полно народу. Наконец нам удалось пробиться. Александра чувствует, что я неохотно собираюсь домой. Да и что мне там делать? Последнее письмо от мужа я получила неделю тому назад из госпиталя города Н. Его ранило в апреле, на этот раз в колено. Рана не опасная, пишет он. Но за неделю может многое случиться. Как раз за последнюю неделю.
«Пойдемте к нам»,? говорит Александра. Я очень благодарна ей за приглашение. Она живет вместе со своей матерью, с женой брата и его двумя маленькими детьми. Брат погиб на войне. Дома и радость, и горе. И в семье Александры, и у шестерых соседей. У них общий коридор. Двери открыты. Все празднуют вместе. И все плачут вместе. Матери Александры надо готовить для нас еду, все угощают нас. С каждым мы должны чокнуться. Мы кричим друг другу: «Чтобы больше никогда не было войны!» Лучший тост в этот день. Лучший и в любой другой!
Бог ты мой! Как мы доберемся после такого количества тостов к себе во Владимир! Ничего не поделаешь? нужно! Мы ведь уехали без разрешения. Обычно нас огорчало, что поезд уходит поздно ночью. Сегодня мы рады этому. Как все на этом свете условно. При этой мысли я вспоминаю синагогального служку из моего детства. Вспоминаю после стольких лет. Не знаю, жив ли он? Наверное, нет. Он и тогда не отличался выносливостью, но его юмор был неистощим. Одна из его шуток застряла в моей памяти до сегодняшнего дня. «Вы знаете Альберта Эйнштейна? »? спросил он однажды моего отца.
«Нет! Он мне не представился!»? ответил раввин с насмешкой.
«О, у него большая голова!»
«И что же он изобрел, этот человек с большой головой?»
«Что он изобрел? Теорию относительности».
«А что это такое?»
«Как мне объяснить вам? Ну, например: один кирпич для целого дома, этого мало, но вот если один кирпич упадет на голову, этого более чем достаточно».
«Гм-м. Умная голова у этого Эйнштейна»,? проговорил отец.
Что стало с ним? Что стало с моими друзьями в Германии? Услышу ли я когда-либо о ком-нибудь из них? Через двенадцать мрачных лет, после самой смертоубийственной из всех войн.
Поезд на Владимир не так уж переполнен. Все очень веселы и очень устали. Многие сразу же начинают дремать, сидя, стоя, покачиваясь. Другие храпят, как целый гвардейский полк. Уже светает, когда мы прибываем во Владимир. Окна домов освещены. Люди еще празднуют победу.
Мы тихонько открываем дверь нашей комнаты, чтобы не разбудить Надю. Но она и не спит. Она лежит в кровати, смотрит на нас. Ее глаза покраснели, она держит палец у рта и смеется, смеется, как человек, потерявший рассудок. И Надя действительно потеряла рассудок. Застыв от ужаса, мы стоим у ее постели.
«Надя, что с вами? Надя?»
Вместо ответа снова этот безумный смех. Потом она начинает всхлипывать, не может остановиться.
Мы ничего не понимаем, садимся за стол, чтобы посоветоваться, что нам делать. И тут мы видим похоронку: за три дня до конца войны погиб ее сын. Ее единственный, ее золотой мальчик!
Много недель мы волновались за нее. Мы не оставляли ее одну ни на час. Ее товарищи по работе и мы. Один сменял другого каждые два часа. Как хорошо, что рядом с ней была доктор Беликова. Она обходилась с нею так нежно и так умно. А я рассказывала ей разные истории и готовила еду. Это у Александры не получалось.
