Однажды панихиду миру
Я все же отслужу.
«st1:metricconverter w:st='on» productname='293. L'·293. L«/st1:metricconverter·'ART POETIQUE *
Розу Гафиза я бережно вставил
В вазу Прюдома,
Бесики сад украшаю цветами
Злыми Бодлера.
* Искусство поэзии (франц.). —
293
Что бы в далеком пути я ни встретил,
Отдых, как дома,
В мутном стихе обретет, осенится
Тенью и мерой.
Чувства порыв необузданный вянет
Неудержимо.
Страстью бесстрастной сжигать я желаю
Очи любимой.
Чанги моя от стыда бы сломалась,
Если бы еле
Внятные слуху стихи под гитару
Вдруг зазвенели.
Знаю, возлюбленная, ты придешь:
Долгие годы
Я красоты небывалой на свете
Жажду прихода.
Грустно гляжу на подмостки, в антрактах
Слез не избуду,
Слов позабытых магнитную хватку
Чувствую всюду.
Пусть же вполголоса я напеваю
Песню несмело, —
Верю: пленит соловей безголосый
Сад Сакартвело.
294. БЕЗ ДОСПЕХОВ
Мне представляется порой,
Что мир — огромный сад,
Где все — проклятье и отрава,
Где гибель — шаг любой.
И без доспехов, хмуря брови,
Три всадника летят:
Я узнаю в лицо Верхарна,
Эредиа, Рембо.
294
Я чувствую, что по ошибке
Сюда ввели меня.
За исполинскими тенями
Я с трепетом слежу.
И, как ребенок робкий, плачу,
Невольный страх кляня,
Тайком скорей смахнуть стараюсь
Постыдную слезу.
О, как «цветами зла» дурманит
Мне душу пряный яд!
Как будто на меня кентавры
Напали табуном…
Сожженная пустыня манит
Все пламенней назад.
И твердь, объятая пожаром,
Горит, как ветхий дом.
Кто в этот сад впустил ребенка?
Кто душу городов
Исполнил ядовитым дымом,
Застлавшим все вокруг?
Зачем за всадником летящим
Тень вырастает в зов?
В пустыне я, но почему же
Я вижу свежий луг?
295. БИРНАМСКИЙ ЛЕС
Бирнамский лес… Вот — тень Халдеи.
Пьеро угрюмая сутулость.
Нагая Макбет, холодея,
В колени пьяницы уткнулась.
Ногой отрезанной на скрипке
Рембо пиликает, покуда
Самоубийцы без улыбки
Хлобыщут огненное чудо.
Малайца ловит и не мямлит
Паоло, в круг загнав павлиний,
Унижен оплеухой Гамлет,
Офелии взор странно-синий.
295
Воздвигнут храм на эшафоте,
Я в сказочность его не верю.
Нет, никогда вы не поймете,
Как я истерзан нежной Мэри.
Подслушав кашель, Коломбине
В лицо дохнула осень ныне.
296. ТАНИТ ТАБИДЗЕ
Саламбо на алых ножках голубя,
Ты — что крови карфагенской след.
В мыслях нежно полыхает полымя,
Затонувшей Атлантиды след.
Красноногий голубь мой на привязи,
Той же ты посвящена Танит.
Тщетно Ганнибал судьбе противился:
Меч его — его же поразит.
Так апреля в день второй, дитя мое,
Я пишу и, глядя в глубь веков,
Вижу Карфаген без стен, без знамени
И с богини сорванный покров.
Я в Тбилиси, но в душе, как яблоня,
Плачет мой Орпири и сейчас:
Мальдороровой кричащей жабою
Кличет златоуст обоих нас.
Но беспечно спишь ты и не ведаешь,
Как я этими измучен бредами.
296
ПАОЛО ЯШВИЛИ
297. НОВАЯ КОЛХИДА
Там, где бесились неистово ливни,
Где над песчаной пустынею мгла
Вечно клубилась, чтоб розы цвели в ней
Ранами и не роилась пчела;
Там, где в затонах дремали от неги
Сонмы пиявок и скопища змей,
Где в лихорадке дрожали побеги
И заливаться не мог соловей;
Там, где ступить в вероломное лоно
Не было конским копытам дано,
Где широчайшею дельтой Риона,
Словно утопленник, плыло бревно;
Там, где веселье и жалко и странно,
Где теплое слово тяж
Там, где колхидцы желтее шафрана
Жили, как будто утратив сердца, —
Вижу я: зыбкого тела пустыни
Высосав топи застойную кровь,
Первонасельник приветствует ныне
Землю, у моря рожденную вновь!
Вижу я: первенец дыма на крыше
В небо несет человеческий дух,
Единоборствуя с девственной тишью,
Первый колхидский горланит петух.
Мир тебе, камень воздвигший впервые
На берегу, как источник тепла,
И позабывший адаты глухие
В черных трущобах родного села!
Ты, что оставил в родимом Одиши
Горный родник и рачинский очаг,
В новой Колхиде живешь ты и слышишь,
Как отдается победой твой шаг.
297
Двор весь в плодах. Апельсинами сладко
Пахнет твоя детвора, и набег
Больше не страшен тебе лихорадки,
Солнце республики в помощь тебе!
Ты не один. И ты знаешь, что рядом
Свежих пришельцев ворота скрипят
И что поддержан ты мощным отрядом
Новых соседей, их гордость и брат!
298
НИКОЛО МИЦИШВИЛИ
298. ПУШКИН
Словно олень, что к скале льнет и, спасаясь от пули,
Запах вдыхает травы млечной, к тебе я прибрел,
Чтобы мне хоть на миг снегом извечным блеснули
Горы, к которым стремил взор африканский орел.
В дар я принес тебе мед сладостнейший Руставели,
Сок его собственных лоз, доверху полный фиал,
Хоть, восхищенный тобой, старший твой брат по свирели,
В роще Гомера он сам дафном тебя увенчал.
Чтобы твой бронзовый лик, дышащий жизнью неложной,
В свой виноградник ввести, как изваянье во храм,
Чтобы могли мы, презрев справки в твоей подорожной,
Сердце тебе распахнуть, словно ворота друзьям.
Правда, столетье назад, скорби возвышенной данник,
Скромно вошел ты в Тифлис в ранний предутренний час,
Соли картвельских стихов ты не отведал, изгнанник:
Сумрак скрывал от тебя путь на грузинский Парнас.
Что же, хоть ныне, когда, выдержав бури и шквалы,
Гордо сияет Парнас, а императорский род
Насмерть лемносским сражен лезвием и небывалый
В братстве народы нашли счастья расцвет и оплот, —
299
Ныне хотя бы испей влаги стиха чудотворной,
Чтоб на твой зов Мерани с тигром являлся покорно;
Болдинских сосен хвою, граба играя вершиной,
Ветер обнимет в горах, словно невесту жених,
Двух наших стран небеса вспыхнут зарею единой
И переплавятся два имени в целостный стих.
300
ГЕОРГИЙ ЛЕОНИДЗЕ
299. МОРСКАЯ НОЧЬ
Нескончаемые вздохи,
Липой шелестит луна.
Удальцом в обновке-чохе
Всплыл рассвет с ночного дна.
Кто, луны средь небосклона
Став портным, скроил ее?
Кто, как мяч неугомонный,
Сердце выхватил мое?
Ты меня качала, Иора,
Брызгами кропя елея,
Выменем стиха вскормив,
И чудесней нет узора,
Чем процеженный твоею
Сетью берегов извив.
В буйном тонут винограде
Бубны и столы со мцвади,
Ты своих форелей в ситцы
Не напрасно облекла,
Не напрасно тащат птицы
Клювом утро из дупла:
Мельницу ли на канаве,
Мощь ли глыб или древний храм —
Все, что ты дала мне въяве,
Я в стихах тебе отдам.
Не во мне ли беспрестанно
Сон кипит твоих запруд?
Покупателем я стану,
Если Иору продадут.
Нескончаемые вздохи,
Липой шелестит луна,
Удальцом в обновке- чохе
Всплыл рассвет с ночного дна.
301
Спотыкнулся о Гомбори
Месяц, молоко разлив…
С ивами пою на Иоре,
Сам одна из этих ив.
300—302. ТИФЛИССКИЕ РАССВЕТЫ
1
Здесь каждый — сазандари, каждый
Влачит здесь родословной груз.
Надрезан, сердцевиной влажной
Сверкает вкрадчиво арбуз.
Как жар, горят ковры балконов,
Но фрукты блещут горячей,
И реет в мареве вдоль склонов
Фазан, сварившийся в ключе.
Сады исходят песнью зыбкой,
Гробницами гудит земля,
Окрест мтацминдскою улыбкой
Цветут сожженные поля.
Без счета золото рассеяв,
Кура теснин взрывает мглу,
И город высится халдеев,
Взваливши на спину скалу.
2
Когда рассвет, рассеяв мрак,
Освободил от тьмы Метехи,
В Куре означился рыбак
И в небе день расставил вехи.
Еще виднелся серп луны
И звездный след. О Кашуэти,
Разбившись насмерть на рассвете,
Звук тари плакал у стены.
302
Но спала роза Цинандали,
Спал Григол. Песня без конца
Лилась, хоть песне не внимали
Родные в прошлом ей сердца.
Ее не слышал ни Кабахи,
Ни Мтквари, ни балкон с резьбой:
Она с плотов метнулась в страхе
Обратно, к сени гробовой.
Но песнь любви лишь остов звука
Теперь была, была скелет,
И только у тариста мукой
Сжималось сердце ей в ответ.
Все
