присоединился к ним, не столько из желания помочь, сколько из интереса.
Все трое мне обрадовались, мужчины, пожалуй, даже проявили излишнюю эмоциональность. Я стал для них самым родным представителем Запада. Они надеялись, что я подскажу, какая лошадь выиграет следующий забег, потому что предыдущий они проиграли.
Я долго следовал правилу: выбирай ту лошадь, что наиболее хорошо сложена. Наверное, это было как-то связано с моей новой фамилией. Я внимательно посмотрел выводку и указал на поджарую лошадку с хорошо развитой мускулатурой, которая флегматично ходила по кругу, опустив голову. Японцы поклонились в знак благодарности и побежали делать ставки. Как они сказали, система ставок через букмекеров была для них в новинку. Аннабель спросила, почему я выбрал именно эту лошадь.
— Она хорошо выглядит, — ответил я.
— Так вы разбираетесь в лошадях?
— Когда-то я хотел стать жокеем. Она смерила меня взглядом.
— Надеюсь, бывают жокеи в шесть футов ростом.
Я кивнул.
— Но можно сказать, что я перерос в другом плане.
— В каком?
— В плане полного отсутствия возможности.
— Раньше я безумно любила пони, — понимающе кивая, сказала Аннабель, — но однажды поняла, что жизнь — это гораздо больше, чем просто верховая езда.
Она с ног до головы была одета в черно-белое: черные ботинки и чулки на стройных ножках, клетчатая юбка, свитер с большим отворотом, короткое черное пальто, большой пушистый белый шарф с черной бахромой. Порой ей можно было дать лет шестнадцать, порой в два раза больше. Однако в целом она производила впечатление вполне сведущего в своем деле человека, если только не натыкалась на языковой барьер.
— Вы живете в Лондоне? — спросил я Аннабель.
— На Фулхем-Роуд, если это можно назвать Лондоном. А вы?
— Бездомный.
На меня бросили презрительный взгляд, достойный моего ответа.
— Вы хотите сказать, что ночуете на вентиляционной решетке на Трафальгарской площади?
— А на Фулхем-Роуд, случайно, не найдется подходящей решетки?
Она ответила взглядом, который ясно говорил, что игра зашла слишком далеко. Я же подумал, что если всерьез не начну искать, где можно преклонить голову, чудесная теплая решетка, через которую из подземных туннелей поднимается горячий воздух, будет представлять для меня определенный интерес. В студенческие годы мне случалось несколько раз проводить в столице ночь без конкретного ночлега, но сейчас я, пожалуй, был староват для этого.
Японцы вернулись, радостно размахивая билетами, и все вместе мы поднялись на трибуну, чтобы полюбоваться нашей лошадкой. Она продержалась до последнего барьера, на котором кувыркнулась через голову — только копыта в воздухе мелькнули.
Я извинился. Они сказали, что тут нет моей вины. Лошадь поднялась на ноги и без всадника помчалась галопом вдоль трибун. Казалось, она была готова, не переводя дыхания, сделать еще два круга. Японцы сунули свои, теперь уже бесполезные билеты вместе с обманутыми надеждами в карман и решили, что в следующий раз они спустятся прямо к ограде, как делали другие зрители. Я собирался было сказать, что пойду с ними, как вдруг заприметил Кена, который в одиночестве медленно шел, то и дело заглядывая в свою программку, и наконец остановился в нерешительности.
— Я буду здесь, когда вы вернетесь, — быстро сказал я на двух языках, — а сейчас мне нужно поговорить с одним человеком, прошу извинить.
Я оставил их, едва кивнув на прощание, и поравнялся с Кеном, прежде чем он тронулся с места.
— Мне нужно поговорить с тобой, — сказал я.
— Только не о пожаре, — он оторвал глаза от своей программки.
— С глазу на глаз, так, чтобы нам не мешали.
— Но Белинда…
— Если ты хочешь, чтобы я как-нибудь тебе помог, удели мне какое-то время.
— Хорошо, — он принял решение. — Может, зайдем в бар?
Лучше бы мы этого не делали, потому что у самой двери мы столкнулись лицом к лицу с Дж. Роллсом Иглвудом, который как раз выходил, хромая, со своей тростью.
— Добрый день, сэр, — сказал Кен.
Я надеялся, что то, как он вздрогнул, заметил я один. Я видел, как в его глазах, словно внезапно налетевшее облачко, мелькнула тревога. Его желание развернуться и убежать было очевидным.
Дж. Роллс замер, вперив в Кена зловещий взгляд.
— Ты убил мою лошадь, — проскрипел он. Кен едва заметно покачал головой.
— Она погибла. Мы не смогли спасти ее.
— Откровенное невежество, и больше я этого не потерплю!
Я пользовался возможностью рассмотреть Иглвуда вблизи. Этот худой, седоволосый, со старческими пигментными пятнами человек источал непонятную силу и внушал страх, невольно ассоциировавшиеся с его именем. Его голос, будто специально предназначенный для подчинения других людей, был жестким и скрипучим, и в нем звучала реальная угроза в адрес ветеринара, который был почти в два раза моложе его.
— До сих пор я терпел тебя лишь потому, что моя внучка была к тебе неравнодушна, — сказал он, — а также из уважения к памяти твоего отца. Но мне пришлось сказать Кэри, чтобы ты больше не подходил к моим лошадям, а не то я передам свои дела в другую клинику. Хотя мне не хотелось бы этого делать после стольких лет. Я так и сказал ему. Настало время прекратить это живодерство.
Кен даже не пытался защищаться. Иглвуд угрожающе кивнул в его направлении, сделал жест тростью, приказывая освободить дорогу, и захромал прочь.
— Вот видишь… — сказал Кен, побледнев и дрожа, как во время пожара. — Я ведь его понимаю. Лошадь, которая погибла в четверг утром, была из его конюшни.
— Со стороны мне показалось, что это не первый неприятный случай.
— Ты прав, не первый. Еще одна его лошадь скончалась на столе около месяца назад, когда я делал ей операцию дыхательных путей. А одна умерла прямо у него в боксе… — В голосе Кена зазвучали теперь уже ставшие знакомыми нотки отчаяния. — Я не допустил ни одной ошибки, я всегда работаю с максимальной осторожностью. Они просто умерли.
— М-м… Почему бы тебе не рассказать обо всех неожиданных смертельных исходах, соблюдая точную хронологию? Назови имена всех владельцев и тренеров, расскажи все, что ты знаешь о них особенного или необычного. Если ты уверен, что все делал правильно, мы должны найти этому другое объяснение.
— Какое объяснение?
— Ведь это могло быть преднамеренное убийство.
— Невозможно. В этом-то вся беда. Я сто раз все перепроверил. Сто раз прокрутил все в голове. Я не мог уснуть… Да и какой смысл было их убивать?
Я вздохнул.
— Давай начнем с перечисления событий.
— Мне потребуются мои записи… — Он запнулся, еще больше помрачнев. — Все мои записи сгорели.
Мы отошли в сторону от двери в бар и остановились у комнаты для взвешивания. Я заметил, как несколько человек покосились на Кена, но решил, что это из-за его расстроенного вида. Однако впоследствии я не раз слышал, как Иглвуд, характерно глядя, делился своим мнением: «…развалить такую фирму…», «…я потерял троих… не может продолжаться». «Интересно, — подумал я, — в какой момент мнение превращалось в клевету?»
— Ты должен перестать докапываться, в чем ты ошибся, — сказал я Кену. — И постарайся поразмыслить, как можно подготовить убийство тех лошадей, которые погибли. Вспомни об игле и нитке, которые ты нашел в кишечнике. То есть подумай обо всех известных тебе способах убийства лошадей.
