Наконец, сегодняшний вечер. Между восемью и половиной девятого. На этот раз – немецкий паровой утюг. Кажется, он готов был убегать от жены по стенам…
– Ты, ничтожество! Убогая свинья! Кем бы я стала, если б не связалась с тобой! У всех моих подруг уже были персональные выставки! – Удар. – Т-ты! Уворачиваться! Подонок, какой же ты подонок! – Удар. Мимо. Кафельная плитка брызгает керамическим дождиком. – Ах, так! Ну, держись, скотина. Ты не мужчина. Ты ни на что не годен. Ни денег в дом принести, ни жену собственную удовлетворить! – Удар. Скользящий, по плечу задело. Первое было неправдой, – он не только работал в школе, но еще и прилично получал по репетиторской статье. Второе – да, но не хочет он этого студня, что поделаешь. – Иди сюда! Сюда, я сказала тебе. Я все равно до тебя доберусь, тварь…
И добралась-таки. Это было очень больно. Кажется, она смахнула с его черепа небольшой участочек кожи с волосами вместе. В тот достопамятный миг то ли боль, то ли некое странное воздействие извне, то ли и то, и другое, сместили важную пружину в голове у Игоря Святославича. Хохот загремел по всей кухне. Лилия вздрогнула, значит, слышит и она. Да и как ей не слышать, когда ее же мерзкий импотентишко нагло смеется в лицо. Она замахнулась. Сознание Игоря Святославича сделало два значительных открытия. На оба хватило секунды. Во-первых, хохочет он сам. Во-вторых, его жена – прислужница тайных сил. Носитель тьмы. Теперь все встало на свои места. Теперь он получил миссию – остановить ее. И таких, как она. Он перехватил Лилину руку. Жена и муж глянули друг другу в глаза. Лилия испугалась. Игорь Святославич утвердился в своей вере. У него прорезалось Новое Зрение. Оно открыло прежде невидимую правду: супруга истекала ручьями темной, злобесной энергии; как широкие ленты черного атласа, эти ручьи охватывали странное, совершенно неженское тело: жвала вместо челюстей, рога вместо прически, какой-то дикий слесарный набор вместо ног. Свершилось преобразование. Исчез добропорядочный супруг, маленький человек, тихий неудачник. Явился Освободитель. Кость монстра хрустнула в его ладони. Утюг с первого удара дошел до мозга…
Полночь застала Игоря Святославича в самом центре Москвы на Белорусском вокзале, в кафе. Вся его одежда, руки, лицо и волосы были забрызгана алой жидкостью, но никто не решался выгнать нежеланного клиента или позвать милицию. Мало кто понимает те механизмы, которые упорядочивают суетливую и небезопасную жизнь ночного вокзала. Тем более не разбирается в ней простая буфетчица. Если кому-то разбили голову, или же он сам сделал это, следует трижды хорошенько подумать, кто он, что он, с кем он и против кого, прежде чем свяжешься с таким вот. Отличная дебютная идея: просто держаться подальше, пока возможно. Посетители настороженно косились на Освободителя, кто-то хмурился, одинокая барышня быстренько вышла. Но лишних разговоров никто не стал заводить. Игорь Святославич, капая чужой и своей кровью на пол, скушал куриную ножку, запил кофе, приветливо улыбнулся женщине за прилавком и был таков. Расплатился, конечно.
Прежде поедания курочки этот счастливый человек освободил две души. До рассвета он прикончил еще двоих.
«Милая моя, солнышко лесное…»
10 июня, поздний вечер, переходящий в ночь
К девятнадцати годам она твердо установила истину, которую однажды постигает всякая женщина, помимо нимфоманок, мазохисток и тех ненормальных, которые позволяют себе тупо влюбляться. Так вот: мужчины это такие существа, с которыми следует разговаривать с позиции силы или никак. Иначе не оберешься неприятностей. Лучшая, излюбленная ее манера общения с самоуверенными самцами: до самого решающего момента держаться побежденной, едва-едва сопротивляющейся, почти покорной, а когда божественная секунда перелома настает, бросать им в лицо каре тузов… Ну, любимый, кто победил? Чье колено и на чьей груди? Кто раб и кто властвует?
О, разумеется, она далека от пошлой мысли использовать грубых скотов ради какого-то там процветания. Конечно, иногда они могут быть полезны, но общаться с ними только ради этого – банальная корысть, низкий стиль. Насколько красивее просто брать над ними верх. Так, чтобы сознание поражения пробивало их многотонную броню, прожигало ее насквозь и поражало утлые самцовые душонки горечью. Мало разбить мужчину, мало унизить его, мало выставить его на посмешище. Требуется сделать так, чтобы он сам до самой тонкой жилочки осознал и прочувствовал, насколько он смешон, жалок, до какой степени он неудачник. Есть риск и есть чистая отрада в таких играх. Какая эстетика! Какая страсть! Не болота похоти а чистый высокогорье честолюбия…
И… да, у Шаталова была преглупая улыбка. Торжествующая, скотская, настоящая мужская улыбка. Если бы научили улыбаться каких-нибудь быков, они улыбались бы намного тоньше. Сколько простецкой самоуверенности расплескалось по шаталовской роже. Надо же! Он ухаживал полгода, раза три бывало так, что вот-вот, и она ему даст. Вот еще чуть-чуть, и все, готово дело. Срывалось буквально из-за глупостей. Когда пришла повестка, он честно сказал: так мол и так, люблю мол, давай договоримся, что как вернусь из армии – поженимся. Ну и она, мол, надо подумать, это, знаешь, такое дело… Родителей нет, никого нет, друган от квартирки ключ дал, ну, давай, мол, то самое. Пошли. Она, понятно, мнется, краснеет, девка, ясно, стеснительная. Он и сам застеснялся. Очень все-таки неудобно, опыта нет. Но, говорили пацаны, если залюбились, все как-нибудь получится. От самых дверей убежала. Конечное дело, Шаталов огорчился. Надо же! Могла бы хоть слово сказать, что ей не так. Уезжала партия бритых на север, уже почти поезд тронулся, а он все глядел: ну, чего ж не пришла? И тут она появилась, выскочила откуда-то, бог весть, вся запыхавшаяся… Вагончики скри-и-и-п тах-тах. Успела его клюнуть в губы, так коротко, что ясно, сладко выходит, а до конца не распробуешь. И, говорит, буду ждать, возвращайся, Сашка.
Уже на подножке вагона Шаталов улыбнулся. Кретин. Им никогда не понять, в какие тонкие игры играют с ними женщины.
Первые три месяца он и сам писем не присылал. Что-то у него не ладилось там. Потом пришла от него… эпистола. С шуточками. Геройски охраняем ваш покой и что-то там из армейского лексикона. У них даже письма похожи. Подруги, у кого скотовозлюбленные на службе, все получили первые послания – с армейских лексиконом. Что такое дух и что такое дед… Когда им худо, они шутят совершенно одинаково. Дурость, серость и нелепость. Она ему коротко: жду, мол, ненаглядный. Ни с кем не того. К концу первого года от Шаталова послания пошли потоком. Она придерживала свой козырь, все ждала удачной ситуации. Игра шла как по нотам. Он, естественно, занервничал: почему не пишешь? Ты! Ты! Ты! почему-не-пишешь? почемунепишешьпочемунепишешь???? Она ему – загадочное письмо. То есть подробно обо всем, и как мама себя чувствует, и какие экзамены в институте, и сколько котят Мурка принесла. Только не о деле. Он, как и требовалось, рассвирепел. Все мужские хамство из него полезло. Какая, пишет, такая Мурка? Какого черта ты мне голову морочишь? Я скучаю по тебе, скажи, что любишь. Вот тогда она метнула на стол джокера.
«Дорогой Шаталов!
Я не думаю, что тебе следовало волноваться. Все, что было между нами – несерьезно. Какие-то детские игры. Не понимаю, почему ты считаешь себя вправе допрашивать меня! Неужели ты полагаешь, что человек с твоим уровнем интеллекта (последние три слова подчеркнуты) может заинтересовать такую женщину как я? Тебе стоит пересмотреть свои взгляды на жизнь и самооценку, иначе ты вообще никого никогда не заинтересуешь. Люблю ли я тебя? Стоит ли напоминать: я никогда не произносила этого слова. Это ты обольщал себя какими-то беспочвенными надеждами. В последние месяцы перед уходом в армию ты был просто нестерпим. Я едва сносила твои неуклюжие приставания.
Вероятно, я поступила опрометчиво, вступив с тобой в переписку. Казалось бы, мы объяснились еще до твоего отъезда на службу. Я не сказала тебе «да». Я не сказала, что собираюсь стать твоей женой. Для взрослого человека этого достаточно. Но мальчишке требуются все проговорить вслух. Я совершенно не ожидала от тебя писем. И когда они начали приходить, с досады чуть было не выбросила первое же твое послание в мусорное ведро. Но мама уговорила меня пожалеть солдатика и развлечь беседами, ведь тебе там приходится туго. Я и пожалела, о чем, прости за каламбур, жалею до сих пор. В последнем письме я дала тебе понять: у нас ничего нет, все кончено. Но ты со своей обыкновенной самоуверенностью прислал какую-то несдержанную галиматью в ответ. Что ж, теперь, надеюсь, ты понял меня до конца. Прости, не хотела причинять тебе боль.
Твоя бывшая возлюбленная
