Полутораглазый стрелец (сборник)

С старым требником в руках.

«Одни в любовь, другие в мистику…»

Одни в любовь, другие в мистику,
А третьи — в высь, где синь ясна.
И наша муза гимназистику
На поруганье отдана.

И вот нам предлагают копию
С манерных русских поэтесс,
И, из утопии в утопию
Бредя, зовут свой путь: «Sagesse».[33]

А подлинная муза скована
Войною, фронтом, в ржавом мху
Лежит поругана, заплевана
Там, на украинском шляху.

Так почему ж, безумьем скошены,
Вопим, что «в гриме — весь поэт»,
И, подхватив окурок брошенный,
Затягиваемся в корсет?

Иль утомилась наша нация,
Иль недалеко до конца,
Что все у нас лишь профанация
И нет ни одного певца?

Нет поэтического гения,
Кто б нас пронзил своим стихом,
И мы, предтечи омертвления,
Живем во сне глухонемом.

Микола Зеров*

Классики*

Уже давно ступили за порог
Земного бытия, поэты-полубоги.
И голос ваш, размеренный и строгий,
Звенит во тьме Аидовых дорог.

И черный мрак всем грузом скорби лег
На скифский брег, на наши перелоги.
Ужель вовек нам не найти дороги
К сокровищам рапсодий и эклог?

И ваше слово, вкус, калагатии,
От нас, заброшенных в снега глухие,
Бегут, как сон, как солнечная пыль.

И лишь одна врачует скорбь поэта,
Одна ваш строгий возрождает стиль —
Певучая законченность сонета.

Степь*

Куда ни глянешь — степь. Зеленый ряд могил.
Мечтательная даль, что мглою синих крыл
Чарует и зовет в глубь эллинских колоний.
Кой-где над овидью недвижно стынут кони
И скифских пахарей возы и шалаши.
Из-под земли бегут ключи, журча в тиши,
А с моря дует ветр, горячий, суетливый.
Но что мне до него? К чему его порывы,
И жаворонков песнь, и эти зеленя?
С какой бы радостью я всех их променял
На пристань, на лиман с туманною завесой,
На мост и улицы кривые Херсонеса!