Не прозорливец окаймилКанавами и пыльной грустьюТвое, река народных сил,Уже торжественное устье.Воздеты кони на дыбы,И знают стройные дружины,Что равен голосу судьбыЕдиный выкрик петушиный.О, только поворот и зов —И лягут лат и шлемов блескиНа чашу мировых весов,Как золотые разновески!Но между каменных громадИ садом мраморных изгнанницСуровый плац — презренный клад,А князь Суворов — чужестранец.
Когда минуешь летаргиюБлагонамеренной стены,Где латник угнетает выюНичтожествующей страны,И северная КлеопатраУже на Невском, — как светлоАлександринского театраТебе откроется чело!Но у подъезда глянет хмуро,Настороженна и глуха,Сырая площадь, как цезураАлександрийского стиха.Быть может, память о набегеВчерашней творческой волныПочиет в ревностном ковчегеСебялюбивой тишины,И в черном сердце — вдохновенье,И рост мятущейся реки,И страшное прикосновеньеПрозрачной музиной руки, —На тысячеголосом стогнеКамнеподобная мечта,И ни одно звено не дрогнетПо-римски строгого хребта.
Кто здесь плотник, Петр или Иосиф,Поздно было спрашивать, когда,Якоря у набережной бросив,Стали истомленные суда.Как твоим, петровский сорожденец,Куполам не надо звонаря,Так полуулыбкой — невских пленниц
