пальцем крышку длинного низкого ящика, из которого исходило свечение. Светящаяся щель увеличивалась по мере того, как приподнималась крышка, и комнату едва осветил бледный мерцающий свет, исходящий из глубины сундука. Источником этого света было некое раскалённое испарение, которое клубилось так, что казалось, словно оно хочет захватить весь мрак комнаты в своё блистательное королевство, которое находилось за пределами видимого мира. Казалось, что ящик бездонный. Меня привёл в себя шёпот Миссис Ринальди, которая сказала, чтобы я поставил бокал, находящийся у меня в руках, в этот ящик. Я поднёс руку с бокалом к флуоресцентному туману, к этому мерцающему испарению, который казалось, был наэлектризован, искрящемуся маленькими вспышками яркого света, напоминающие осколки бриллианта.
Я ожидал, что почувствую что-то, когда опускал руку в светящийся ящик, ставя бокал на неглубокое и твёрдое дно. Но я ничего не почувствовал, никакого ощущения, даже моей собственной руки. Я чувствовал энергию, но это была какая-то статичная энергия, водопад чистого света, бесшумно ниспадающий во мрак пространства. Если бы он мог говорить, то он рассказал бы мягким вибрирующим голосом об одиноком покое планет, необитаемом парадизе облаков, и антисептической бесконечности.
После того как я поставил бокал с вином и слюной в ящик, свет внутри приобрёл на мгновение розовый оттенок, затем снова стал сверкающе-белоснежным. Он принял подношение. Миссис Ринальди прошептала «Аминь», потом осторожно закрыла крышку ящика, и комната снова погрузилась во мрак. Я слышал, как она переставляла что-то в кладовке, что бы это ни было. В конце концов, зажёгся свет.
— Теперь ты можешь встать, — сказала Миссис Ринальди. — И вытри колени, ты немного испачкался.
Когда я закончил вытирать брюки, Миссис Ринальди начала снова расспрашивать меня, всё ли я понял. Я представил себе, как она произносит, «Не спрашивай о том, что ты видел в этой комнате». Но на самом деле она произнесла:
— Ты почувствуешь себя лучше теперь, но никогда не пытайся узнать, что находится в том ящике. Никогда не пытайся узнать больше об этом.
Она не стала ждать моего ответа, так как, будучи мудрой женщиной, понимала, что в такого рода вопросах нельзя верить словам и голословным обещаниям, несмотря на все искренние намерения.
Как только мы покинули дом Миссис Ринальди, мать спросила, что случилось, и я детально описал ей всё произошедшее. Несмотря на это, она терялась в догадках: хотя она и ожидала, что методы Миссис Ринальди окажутся более чем нетрадиционными, мать так же знала какое у её сына воображение. Все-таки она должна была верить в произошедшее, так как сама привела меня в дом Миссис Ринальди. После того, как я всё рассказал, мать только тихо кивала головой, возможно слегка изумлённо.
Я должен подчеркнуть, что вера матери в Миссис Ринальди не уменьшалась. Тот самый день нашего визита к пожилой женщине стал для меня началом удивительной жизни. Даже мой отец заметил перемену в моём ночном поведении также как и в течение дня.
— Мальчик теперь, кажется, стал спокойнее, — замечал он моей матери.
Безусловно, я чувствовал наступающее умиротворение, которое погрузило меня в будничную рутину, что было полным контрастом моей предшествующей жизни. Я спал спокойно каждую ночь. Меня так же посещали сновидения. Они тревожили меня не более чем рябь на спокойных морских волнах, патетичные жесты, направленные на то, чтобы встряхнуть неподвижность огромного и лишённого красок мира. Иногда появлялись какие-то фигуры, зыбкие как дым, но они были лишь плодами воспалённого воображения, они не могли покуситься на мой чудовищный покой.
Мои дневные наблюдения были гораздо интересней, хотя и невероятно смутны. Тихо сидя за партой в классе, я часто глядел в окно, но облака и солнечный свет, наблюдая, как последний пронизывает толщу облаков, которые были заполнены светотенью. У меня не возникало никаких мыслей при виде подобного пейзажа, как раньше. Это было лишь пустым созерцанием, беспочвенным размышлением. Я чувствовал, как что-то всплывало в сознании, некая страшная, красочная сцена, которая была скрыта от меня как те облака, полностью туманные, лишённые чувств и ощущений. Когда я пытался изобразить что-либо на бумаге, давая полную свободу руке (чтобы выяснить, может она что-либо помнить, что не помню я, я рисовал одни и те же предметы: ящики, ящики, ящики.
Несмотря на это, не могу сказать, что я был несчастлив. Мои кошмары исчезли. Я стал чистым от тех тревожных субстанций, странных пятен в моей душе и рассудке. Но это мораторий на тёмные формы не мог длиться долго, старые побуждения начали давать знать о себе, появляясь на свет, как стая волков в поисках пищи, которой они питались всё это время.
Некоторое время мои сны оставались немного анемичными, представляя собой только самые бледные характеры и сцены. Они были слишком слабы, чтобы использовать меня так как раньше, завладевая содержанием моей жизни — моими воспоминаниями и эмоциями, всеми принадлежностями личной жизни — используя их на своё усмотрение, порождая формы, тем самым, истощая моё тело и душу. Миссис Ринальди была права, когда говорила о паразитах, которые называются снами… права до некоторой степени. Но она не приняла во внимание, или, возможно отказалась признать, что спящий со своей стороны извлекает пользу из сновидения, приобретая богатый опыт, запасаясь причудливыми или обычными тайнами ночи, чтобы попытаться заполнить ими огромное пустое пространство дня. Мои же сны прекратили выполнять свою функцию, по меньшей мере, они больше не удовлетворяли мои потребности — тот интерес, который я разбудил, изучая абсурдное и ужасное, даже само совершенное зло. Именно эта неудовлетворённость послужила причиной изменений в природе моих сновидений.
Такая скудная пища не могла удовлетворить мои интересы — хрупкие демоны и бесцветные декорации — я вернулся к своему прежнему состоянию сознания… пока я не начал осознавать свои сновидения, необычайно ясное присутствие в пещерах сна. В течении нескольких последующих ночей я наблюдал новое, ранее мне незнакомое явление, нечто, что существовало на расстоянии от изучаемых мною пейзажей. Это было похоже на густой туман, который висел на горизонте каждого сновидения, определённо притягивая к себе, окружая строгие пейзажи со всех сторон, даже паря высоко как воодушевлённое небо, голубой свод, который нежно искрился. Сами же сны, однако, были окрашены в серые тона, даже все интерьеры были ветхими и дешёвыми.
В самом последнем сне такого типа я бродил среди каких-то развалин, которые как будто поднялись со дна морской бездны. Всё в этом сне, как и во многих предыдущих казалось знакомым, хотя здесь явно чего- то не хватало, полуразрушенных зданий, которые я видел при пробуждении. Так как это не были разъеденные временем башни, возвышающиеся вокруг меня, у моих ног не валялись железные ящики, гнилые как разложившийся труп. Напротив, все эти объекты представляли собой шкафы и коробки, которые я видел в той комнате в доме Миссис Ринальди. Но теперь память стиралась, незаметно исчезая, под влиянием того самого тумана, который окружал и растворял всё. И чем ближе я подходил к нему, тем более разлагался пейзаж сна, пока он не исчез совсем, и на его месте остался лишь искрящийся, клубящийся пар.
И только когда я вошёл в эту туманную пустоту, я ощутил присутствие сна, неотъемлемую боязнь видений. Это было похоже на хранилище, к которому направлялись мои сновидения. Я не знаю в действительности, что это за место или плоскость бытия, но я знаю, что это было здесь: некий призрачный мир, пустая территория, расположенная на окраине сна, на границе вселенной… или возможно это всего лишь внутренняя часть ящика, спрятанного в доме пожилой женщины. В этой коробке находилось нечто, существующее во всей своей бессознательной чистоте, туманное облако, лишённое порочных форм и знания, обладающее способностью очищать других своим стерильным милосердием.
В любом случае, я чувствовал, как раздвигаются границы моего сна, достигая других сфер. И именно здесь я обнаружил то, что потерянные сновидения полностью живы в своей сущности. Этот бесплодный туман, который я видел, был смесью моей слюны и красного вина, они существовали вдали от множества невольных хозяев, чей опыт они использовали как гардероб для этих жутких представлений за занавесом сна. Это и были паразиты, вынуждающие спящего играть двойную роль игрока и зрителя в манипуляциях со своими памятью и эмоциями, похищение индивидуальной истории ради этого нескончаемого веселья, зовущегося сном. Здесь, в этой тюрьме сверкающей чистоты, сновидения возвращались в своё изначальное состояние — отвлечённые, безличные и бесформенные существа из глубины веков, о которых и рассказывала мне пожилая женщина. И хотя они не имели ни лиц, ни форм, на них также не было ни одной из знакомых мне многочисленных масок, их присутствие всё ещё было ощутимо вокруг меня. Они напали на
