свою страну как сторону, подвергшуюся нападению, и втянет ее в оборонительную войну».
Чувство гуманизма неизменно присутствует в его зачастую ироничных комментариях по поводу существующей тенденции пересматривать и отменять приговоры истории. Он писал: «Я нахожу весьма неудобным то, что больше не могу считать Нерона обычным чудовищем, который освещал себе путь кострами, на которых сжигал христиан, а должен рассматривать его как мудрого, хотя и несколько своеобразного диктатора». Возможно, он таким образом выражал сомнение в новой морали, провозглашенной нацистами? А сколь глубока и исполнена смысла его известная эпиграмма «Интеллект без воли бесполезен, а воля без интеллекта опасна»? Нельзя не припомнить еще одно из размышлений Зекта, содержащее мудрое предостережение: «Утверждение, что война есть продолжение политики, только другими средствами, стало просто словесным штампом и поэтому не может не считаться опасным. Можно сказать иначе, и это будет чистой правдой: война есть банкротство политики».
В то же самое время стремление Зекта держать армию в стороне от политики несет в себе определенную опасность. Явно выраженное профессиональное отчуждение, строгое разделение, которое он проводил между военными и политическими кругами, в конечном итоге вели к ограничению сдерживающего влияния военных на авантюры государственных деятелей.
Профессионал, созданный по образу и подобию Зекта, был бы современным Понтием Пилатом, демонстративно умывающим руки и отказывающимся от ответственности за приказы, которые исполняет. Чистая военная теория имеет дело с крайностями, которые довольно сложно совместить с мудрой политикой. Когда солдаты сосредотачиваются на абсолютно военной цели и не задумываются о глобальной стратегии, они более склонны принять политические соображения, которые, хотя и кажутся правильными в свете чистой стратегии, заводят политику за ту черту, где еще можно остановиться. Экстремистские военные цели слишком сложно увязать с умеренностью в политике.
Эта опасность будет увеличиваться, поскольку профессиональное мнение, олицетворяемое Генеральным штабом, на практике вовсе не является единым, каким должно быть в теории. Немалую роль здесь играют внутренние политические течения, личные амбиции. Зект писал: «История Генерального штаба… в целом была историей плодотворной позитивной работы; она также поведала о высокомерии и надменности, о тщеславии и зависти, словом, обо всех человеческих слабостях, о борьбе гениальности с бюрократической рутиной, о сокрытии славных побед и горьких поражений. Она засияла блеском славы выдающихся личностей, но осталась достаточно трагичной». И эти слова вполне применимы не только к прошлому, но и к будущему.
Генеральный штаб был первоначально предназначен, чтобы стать коллективной заменой некого гениального полководца, на появление которого в нужный момент армия не могла рассчитывать. А являясь по своей природе бюрократической (так же как и иерархической) структурой, он ограничивал «производство» гениев, хотя в качестве компенсации должен был поднять общий уровень компетентности. Некоторая неравномерность в его работе объясняется не столько неодинаковыми способностями отдельных индивидов, сколько различными личными интересами и взглядами. Шанс на повышение по службе заставлял любого генерала оставить при себе все свои сомнения. Именно так Гитлеру удалось внести раскол в дотоле единое профессиональное мнение. Любой только что назначенный на должность генерал всегда уверен, что ситуация лучше, чем казалось его предшественнику, и что ему непременно удастся то, что не получилось у последнего. Этот психологический феномен – мощный рычаг в руках любого правителя.
Глава 3
Эра Бломберга – Фрича
На смену Зекту пришел Хейе, которого в 1930 году сменил Хаммерштейн. Это были менее значительные фигуры, чем Зект, но оба в целом продолжали проводить его политику. Хаммерштейн был глубоко обеспокоен быстро набирающим силу нацистским движением, находя его политические принципы и методы отвратительными. Вследствие этого он отступил от принципа Зекта не вмешиваться в политику и всерьез рассматривал возможность принятия действенных мер, которые помешали бы Гитлеру прийти к власти. Однако решение впавшего в маразм президента республики фельдмаршала фон Гинденбурга о назначении Гитлера канцлером, конституционно закрепившее его высокое положение, выбило почву из-под ног Хаммерштейна. Опасения последнего не разделяли другие генералы, считавшие себя «просто солдатами».
Придя к власти, Гитлер практически сразу же назначил генерала фон Бломберга министром рейхсвера. К этому новоявленного канцлера подтолкнул амбициозный карьерист – полковник фон Рейхенау, ранее служивший в одной из дивизий Бломберга в Восточной Пруссии начальником штаба. В 1932 году он познакомился с Гитлером и стал его активным сторонником. Бломберг лично не знал Гитлера, но во многих отношениях являлся его антиподом. Тот факт, что он принял назначение, так же как и его деятельность в новой должности, ясно показывает, что такое «просто солдат».
Бломберг
Годом ранее Бломберг работал главным военным советником немецкой делегации на переговорах по разоружению в Женеве. Ему только что исполнилось 50 лет, то есть по сравнению с другими офицерами верховного командования Германии, так же как и других армий, он был почти юношей. Это факт, так же как и его неожиданное возвышение, не мог не вызвать зависть окружающих. Враждебность генералов по отношению к молодому выскочке еще более усилилась по причине их презрительного отношения к «богемскому капралу». Многие из них были готовы приветствовать приход Гитлера к власти, поскольку он благоприятствовал их собственным планам милитаристской экспансии, но не признавали за экс-капралом права иметь собственное мнение по военным вопросам, поэтому и усомнились в правильности выбора им претендента на столь высокую военную должность.
Предвзятое отношение старших офицеров рейхсвера с самого начала нанесло ущерб положению Бломберга. Товарищи его открыто оттолкнули, поэтому ему пришлось заручиться поддержкой Гитлера, иными словами, он был вынужден следовать политике фюрера, которая нередко шла вразрез с его собственными убеждениями. По иронии судьбы он был удивительно приятным человеком, выгодно отличавшимся от типичного «пруссака», что оказалось вовсе не положительной чертой при сложившихся обстоятельствах. Солдаты прозвали его «резиновый лев», и этим, пожалуй, все сказано как нельзя лучше.
Вернер фон Бломберг был человеком, отличавшимся от грубых и неразборчивых в средствах лидеров нового режима. Если он и симпатизировал нацизму больше других генералов, то лишь потому, что, даже шагнув на шестой десяток, оставался идеалистом. Романтический энтузиазм легко делал его слепым, особенно при взгляде на то, что его не слишком заботило. Нацистское движение вначале привлекло немало таких идеалистов, правда, все они были моложе, чем Бломберг. В среде военных карьерный рост – процесс отнюдь не быстрый. Бломберг был искренен в своем энтузиазме и относился к своей профессии в духе рыцарства. Я это понял, еще когда мы впервые встретились в Женеве в 1932 году. Он демонстрировал подлинный интерес ко всем новым идеям, появившимся в военной области, особенно касающимся оригинальных тактических решений, но еще больше энтузиазма он проявлял, когда речь шла о возрождении духа рыцарства в армии. Дискутируя по вопросу «джентльменского» ведения войны, он становился почти поэтом. Вращение в течение долгого времени в высших военных кругах придало ему изрядный налет скептицизма, но независимо от этого Бломберг произвел на меня впечатление человека искреннего, безусловно преданного своему делу и при этом не утратившего некоторых мальчишеских черт. Он был очень высок и плечист, но никогда не бывал угрюмым и мрачным и неизменно подкупал людей, с которыми общался, дружелюбием, вежливостью, откровенностью. Вряд ли ему стоило благодарить судьбу за то, что он оказался между двумя противоборствующими группировками. Сложись обстоятельства иначе, он вполне мог стать выдающимся военным деятелем.
Тем не менее и в этой ситуации его влияние было куда больше, чем могло показаться. Отличительной чертой Второй мировой войны было то, что немецкая армия на полях сражений в целом соблюдала военные правила и законы значительно строже, чем в 1914–1918 годах, во всяком случае, это касалось западных фронтов. Причиной некоторого улучшения обстановки стали новые правила поведения солдат, которые Бломберг и другие офицеры, разделяющие его взгляды, старательно вводили в рейхсвере. Сдержанность, проявленная войсками, оккупировавшими Бельгию и Францию в 1940 году, тем более в сравнении с поведением армии в 1914 году, была тоже следствием мудрой политики Бломберга и его последователей. Военным потребовалось немало времени и усилий, чтобы сгладить горечь поражения и успокоить население
