Фрича. Его широкая популярность также играла на руку, потому что не давала повода усмотреть в его назначении полити– ческие мотивы. А скромность и непритязательность этого человека позволяли надеяться, что им будет легче манипулировать, чем Фричем.
Вскоре Гитлер убедился, что Браухич, хотя и являлся вежливым и мягким человеком, ничуть не более, чем Фрич, расположен допустить инфильтрацию в армию нацистского влияния. Для начала он принял ряд мер, улучшивших условия службы и последующей жизни простых солдат, при этом внимательно следил, чтобы они оставались изолированными от нацистской организации. Одновременно он значительно укрепил дисциплину. Браухич стремился ускорить процесс обеспечения и оснащения вооруженных сил, и вместе с тем всячески тормозил проводимую нацистами политику, направленную на скорейшее втягивание страны в вооруженный конфликт. Его позицию поддерживал генерал Бек, бывший тогда начальником Генерального штаба. Бек, несомненно опытнейший военный и сильный, мужественный человек, принадлежал к «антитанковой школе», потому, пребывая в оппозиции к агрессивной политике Гитлера, ему приходилось давать заниженную оценку потенциальных возможностей нового оружия.
После того как летом планы Гитлера стали абсолютно ясны, Браухич собрал генералов на совещание и сообщил, что Бек составил меморандум, который, если его одобрят генералы, будет направлен фюреру. После этого Бек зачитал меморандум. Он настаивал, что внешняя политика Германии должна вестись так, чтобы избегать риска войны, особенно за такую незначительную территорию, как Судетская область. Он указал на слабость немецких вооруженных сил и их малочисленность по сравнению с той громадой, которая может выступить против них. Бек особенно подчеркнул, что Соединенные Штаты даже если и не примут участие непосредственно в конфликте, но обязательно станут снабжать противников Германии оружием и техникой.
Рундштедт, рассказывая мне о совещании, сказал: «Когда Бек закончил чтение, Браухич встал и спросил, есть ли у кого-нибудь из присутствующих возражения. Таковых не последовало, и меморандум был отправлен Гитлеру. Этот документ вызвал у фюрера приступ дикой ярости. Он уволил Бека и поставил на его место Гальдера».
Это на время ослабило оппозицию, но, когда начался чехословацкий кризис, Браухич заявил Гитлеру, что немецкая армия не готова к войне, и посоветовал не замахиваться на многое, чтобы не спровоцировать открытый конфликт. Браухича поддержал Гальдер, который продолжал проводить линию своего предшественника и не слишком церемонился с требованиями Гитлера. А последнему он жаловался, что не так-то легко вбить клин в сплоченные ряды немецких генералов. Гальдер придерживался более прогрессивных взглядов на военное дело, чем Бек, но вместе с тем был достаточно дальновиден и в политическом плане и не собирался рисковать будущим своей страны. Будучи человеком более жестким и упорным, чем Браухич, он проявлял настойчивость и в отношениях с Гитлером. Когда стало очевидно, что Гитлер не намерен прислушиваться к доводам рассудка, Гальдер приступил к организации бунта против его политики и режима.
Между тем Франция и Великобритания еще меньше были готовы к войне и не испытывали ни малейшего желания вступать в конфликт от имени Чехословакии. Поэтому претензии Гитлера на Судетскую область были довольно легко удовлетворены в Мюнхене.
Гитлер был настолько воодушевлен блистательным триумфом, что с ним вообще стало невозможно сладить. Его следующим шагом стала оккупация Чехословакии, что было сделано в нарушение Мюнхенского соглашения. Затем он начал оказывать давление на Польшу, требуя вернуть Германии Данциг, а также дать право на строительство железной и автомобильной дороги через польский коридор в Восточную Пруссию. Гитлер был не способен уважать любую другую точку зрения, кроме своей собственной, и не понимал, что эти ограниченные требования теряют видимость умеренности в обстоятельствах, при которых выдвинуты. Когда поляки, ободренные поспешным предложением поддержки британского правительства, отказались рассматривать его наглые притязания, фюрер пришел в ярость, счел себя оскорбленным и принялся действовать быстрее, чем первоначально намеревался. Сохраняя некоторую надежду на то, что поляки все– таки сдадутся и тем самым позволят ему «сохранить лицо» в глазах окружающих, Гитлер все более склонялся к решению начать войну, конечно, если она будет не слишком рискованной.
Браухич, приглашенный фюрером на беседу, сказал, что Германия, судя по всему, может достичь благоприятного результата, если силы противоборствующей стороны ограничатся Польшей, Великобританией и Францией. Но он особенно подчеркивал, что у Германии нет ни одного шанса на победу, если в войну вступит еще и Россия. Французский посол в Берлине М. Куландр узнал об этом разговоре и в начале июня доложил о нем своему правительству.
Сомнения Браухича, усугубленные его пренебрежительным мнением об Италии как о союзнике, не могли не раздражать ярых нацистов, которые уже неоднократно жаловались на препятствия, которые он им чинил в армии. Поэтому против него была организована кампания. Возможно, именно поэтому он был вынужден публично заявить о своей преданности фюреру, а в его речи в Танненберге прозвучали завуалированные угрозы в адрес Польши, хотя они и могли трактоваться по-разному. Понятно, что Браухич не ощущал опасности от своих слов, поскольку ни один разумный человек в военных кругах не допускал возможности, что Англия и Франция зайдут в своей поддержке Польши так далеко, что вступят в войну в совершенно безнадежной стратегической ситуации, которая сложится, если Россия останется в стороне. Все-таки Гитлер был вынужден согласиться с оговорками Браухича касательно России и перестроить свою политику так, чтобы обеспечить ее нейтралитет. Признав необходимость политического поворота, Гитлер предпринял ряд быстрых действий и заключил с Россией пакт, явив тем самым разительный контраст с сомневающимся и нерешительным правительством Великобритании, затягивающим переговоры с Россией.
Несмотря на появление русско-немецкого пакта, британское правительство проигнорировало расчеты военных специалистов и приняло решение сражаться, подтолкнув на этот же курс правительство Франции. Однако вторжение в Польшу уже шло полным ходом. В течение некоторого времени Браухич и Гальдер целиком посвятили себя руководству кампанией и отодвинули все опасения на второй план, стараясь как можно лучше выполнить свой профессиональный долг.
План был разработан ими, и кампания развивалась вполне успешно. Командирам на местах была предоставлена определенная свобода действий, которой они пользовались в интересах дела, проявляя в нужное время гибкость и инициативу, иными словами, действуя в лучших традициях профессиональных военных. Главная роль принадлежала группе армий Рундштедта на юге, которая, прорвав польский фронт, выдвинула 10-ю полевую армию Рейхенау, имевшую в своем составе мотомеханизированные дивизии, в обход на север к Варшаве. Цель этого маневра – отрезать тылы главных польских армий в центре. Этот удар, решивший исход дела, был тем более замечателен, что уже существовал приказ командования вермахта направить 10-ю армию вперед за Вислу. Предполагалось, что поляки будут отступать в северо- восточном направлении. Но Рундштедт и его начальник штаба Манштейн считали, что основные польские армии все еще находятся к западу от Варшавы и могут попасть в ловушку возле Вислы. По этой причине командир на месте получил право действовать по собственному усмотрению и блестяще довел дело до победного конца. Но когда в аналогичной ситуации во время следующей кампании Гитлер принял собственное решение и настоял на его выполнении, за это пришлось дорого заплатить.
Одержанная в Польше победа опьянила Гитлера. Одновременно он все же испытывал страх, размышляя о том, что может случиться на востоке, если не будет прочного мира на западе. Страх и головокружение от успеха, взаимодействуя между собой, подтолкнули фюрера к новым, еще более безрассудным действиям.
Браухич и Гальдер не испытывали никаких пьянящих чувств по поводу победы в Польше. Когда на полях сражений осела пыль, они ясно увидели весьма затруднительные последствия этой победы, а также очевидную опасность увязнуть еще глубже. После завершения кампании они еще более решительно – вплоть до открытого неповиновения – выступили против идеи фюрера о том, что наступательные действия на западе быстрее склонят союзников к миру. Однако, чтобы восстановить благоприятные условия для мира, требуется больше чем бездействие в течение нескольких месяцев. Уже зимой угрозы союзников «развязать войну», озвученные Уинстоном Черчиллем в радиовещательных программах, вызвали у Гитлера лишь естественное желание им противостоять. Дело неуклонно шло к войне.
Вторжение в Норвегию в апреле 1940 года стало первым агрессивным действием Гитлера, не обдуманным заранее. Он был втянут в него без особого желания, руководствуясь по большей части страхом, под влиянием убеждений и провокаций. И хотя страна была оккупирована достаточно легко, он перестал
