– В приличном обществе, – высокомерно ответила Розалинда, – джентльмен из вежливости занял бы вторую карету, независимо от того, когда она была заказана.
Он наклонился и расплылся в самой язвительной из своих улыбок.
– Но я не джентльмен, я – морской волк.
– Скорее обычный пират. – процедила она, стиснув зубы. Находясь так близко от нее и чувствуя терпкий запах ее духов, Дрейк вдруг задался нелепым вопросом, надушила ли она чувственную ложбинку на груди и то местечко на шее, где пульсировала нежная жилка. В горле у него вдруг пересохло. Господи! Да что такое с ним происходит? Пытаясь избавиться от наваждения, он саркастически улыбнулся. Но прелестница даже не дрогнула. Ха! А что он ожидал? Она будет стоять насмерть, даже если встретится с самим сатаной.
– Подвиньтесь, леди Розалинда. Раз уж я пират, то иду на абордаж.
Он вскочил в карету и, устроившись рядом ней, постучал по крыше. Получив сигнал, кучер громко свистнул, щелкнул кнутом, и карета сорвалась с места.
– Стой! – закричала Розалинда, но колеса уже вовсю стучали по гравию. За окном быстро мелькали деревья, превращаясь в темные силуэты на фоне багряного заката.
Кипя от ярости, она откинулась назад и скрестила руки на груди.
– Ты, я вижу, как обычно, присваиваешь себе то, что тебе не принадлежит.
– А я вижу, что ты не стала мягче и нежнее за те десять лет, что мы не виделись.
– Да, и буду такой же спустя еще десять лет.
Рассердившись, она, как всегда, раскраснелась. Он сотни раз видел эти признаки гнева и сотни раз испытывал непонятное удовлетворение.
– Ты в бешенстве, Розалинда. – В его голосе прозвучали торжествующие нотки.
– Разве?
Она холодно взглянула на него, и в сумерках он с трудом различил ее веснушки. Милое сердцу несовершенство! Он пожалел, что она не покрыла лицо белилами, тогда бы он не видел этих влекущих точек и не вспоминал бы ее ребенком, когда…
– Я не сержусь, – заявила она, высокомерно выгнув рыжеватую бровь и прервав его воспоминания. – И куда это ты уставился?
Он глубоко вздохнул и некоторое время созерцал сгущавшиеся сумерки.
– Роз, ты когда-нибудь вспоминаешь о том, какими мы были в детстве?
– Да, я стараюсь думать об этом. Как можно меньше.
– Ты все еще ненавидишь меня так же сильно, как и тогда?
Она улыбнулась без всякой издевки:
– У меня никогда не было ненависти к тебе, Дрейк, только жалость.
В сердце его что-то резко кольнуло.
– Но сегодня я намерена быть милой.
– А разве ты умеешь?
Яростно сверкнув глазами, она с кислой улыбкой продолжила:
– Сегодня я буду любезной, стану вести с тобой светскую беседу, ибо совершенно уверена в том, что, как только мы увидим дядю Тедиеса, сразу станет ясно, что Торнбери-Хаус мой, и ты исчезнешь тихо, как морской дьявол в тумане.
– Как поэтично! – Он сердито посмотрел в окно. Вдалеке виднелись крыши домов и остроконечные пики соборов Лондона. – Ты все еще сочиняешь сонеты? – В ответ раздалось шуршание тафты, и он почувствовал на себе ее острый взгляд. – Значит, пишешь?
Она открыла было рот, чтобы честно ответить, но тотчас спросила, игнорируя вопрос:
– Как ты полагаешь, сколько народу будет сегодня у леди Блант?
– По меньшей мере человек двести, если ее желание произвести впечатление столь же сильно, что и прежде. – Он галантно позволил ей сменить тему разговора о сонетах, решив вернуться к ней позже.
– А я думаю, это будет скромный вечер, – торопливо возразила Розалинда. – Я слышала, что королевы не будет, а значит, многие придворные останутся при ней.
– Понятно. – Дрейк погладил бороду и взглянул на молодую луну. Странно, солнце ведь только-только скрылось за горизонтом. – Они не увидят этот молодой месяц.
– А я предпочитаю полную луну. – Она наклонилась, чтобы посмотреть в окно, и он почувствовал у своего уха ее теплое дыхание. – Она куда величественнее.
Дрейк повернулся так, что его губы почти касались ее уха.
– А как насчет солнца? – прошептал он. – Тебе нравится его сияние или же ты сейчас скажешь, что предпочитаешь темные облака?
Она встретилась с ним взглядом; глаза ее в темноте казались яркими и огромными. Явно растерявшись, она смущенно перевела дыхание. На Дрейка пахнуло удивительным ароматом. Боже, такой близости с ней он не испытывал с тех самых пор, как спас ее, тонувшую в пруду.
– А что предпочитаешь ты? – прошептала она.
