Какие бы ни были дали,
Ты их одолеешь в борьбе
И скажешь: «Я выдержал, Сталин,
Я думал в пути о тебе».
Как только машина выехала из ворот спецбольницы, где Василий провел два последних дня, Шлиман задвинул стекло, отделяющее водителя и охранника от пассажирских сидений, а потом протянул Василию толстую папку. На обложке значилось:
«Совершенно секретно
ДЕЛО 7832
Допуск имеют…»
И дальше шел длинный перечень незнакомых Василию фамилий.
— Посмотри. Сейчас тебе придется заниматься именно этим. Ребята из Первого отдела не справились и сбросили это дело нам.
Василий приоткрыл папку, полистал. Множество бумаг, исписанных мелким почерком. Описания мест преступления, свидетельские показания. Читать все это, разбирая чьи-то каракули?..
— А может, вы мне так, вкратце расскажете, а я потом почитаю.
Гессель Исаакович покосился на папку, потом внимательно посмотрел на Василия. Отдавая ему это дело, он с самого начала подозревал, что его подопечный пошлет к черту всю писанину, но вот так, сразу…
— Сколько у нас времени?
— Минут за двадцать доедем.
— И вы, Гессель Исаакович, считаете, что я смогу все это прочитать за двадцать минут и сделать соответствующие выводы?
Шлиман фыркнул, скривился. Видимо, ему очень не хотелось говорить на данную тему… Машину мерно покачивало на разбитой брусчатке мостовой. Мимо проплывали серые стены бывших доходных домов, над которыми нависло угрюмое ленинградское небо.
— Хорошо… — наконец не выдержал неловко затянувшегося молчания Гессель Исаакович. — Если в двух словах: две недели назад мы получили оперативные данные от одного из сотрудников немецкого консульства о том, что под видом беженца немца-коммуниста, бывшего коминтерновца в Ленинград прибыл гауптштурмфюрер СС Вальтер Хек. Тот самый Хек, что придумал большую часть нацистской символики, правая рука твоего старого знакомого Вилигута… Так вот, — продолжал Шлиман, сделав весомую паузу, — этот Хек прибыл для того, чтобы добыть некий предмет, в получении которого крайне заинтересовано руководство Аненербе. Ты, конечно, знаешь об этой оккультной секте фашистов?
— Да, Григорий Арсеньевич рассказывал, — кивнул Василий.
— Увы, судя по твоему рассказу, а я надеюсь, он был правдив, товарища Фредерикса больше нет с нами… Он погиб… А ведь он был самым крупным специалистом по немецкому мистицизму… Он отлично знал не только все руководство Аненербе, но и… Впрочем, чего теперь говорить, — перебив сам себя, вздохнул Шлиман. — Так вот, возвращаясь к нашим делам… Этот господин Хек позавчера ночью наведался во дворец, ранее принадлежавший графу Юсупову. Ну, тот, что у Поцелуева моста.
Несмотря на то, что Василий уже давно жил в Ленинграде, он до сих пор путался в названиях улиц, каналов, рек и мостов. Да еще эти переименования! Невский в одночасье стал проспектом 25 октября, Дворцовая площадь — площадью Урицкого, Гороховая — улицей Дзержинского… И теперь даже коренные жители порой путались в хитросплетении новых и старых названий.
— Так вот, согласно полученным оперативным данным, мы устроили засаду, — продолжал Шлиман. — Там были ребята из Первого и пара наших спецов. Их всех положили, но, судя по всему, грабители не нашли того, что искали.
— Почему вы так уверены?
— Мы их спугнули.
— ?
— Они вошли… Началась пальба, и к тому времени, как наши были перебиты, подъехало два авто с солдатами. Грабители бежали.
— Что им было нужно?
— Они ищут какой-то артефакт.
— Еще раз с самого начала, — поморщившись, попросил Василий. — Сколько было наших?
— Двад… Тридцать два человека, — сознался Шлиман.
— Их?
— Двое.
— И вы хотите сказать, что двумя немецкими стрелками перебито тридцать два энкавэдешника?
— Не совсем. Трое наших остались живы, и они уверяют, что пули грабителей не брали.
— Тогда почему немцы бежали, когда прибыло подкрепление?
На этот вопрос у Шлимана не было ответа.
— И вы решили выписать мне индульгенцию, чтобы я…
— Ну, скажем так: рассмотрев всевозможные аспекты дела, мы решили, что вы — самая подходящая кандидатура для того, чтобы остановить похитителей.
— И как вы себе это представляете?
— Немцы не получили желаемого, но, похоже, та вещица, которую они ищут, им очень нужна. Иначе они не стали бы устраивать бойню. Вот и выходит, что они снова придут за ней, когда все успокоится.
— И когда же это случится?
— Тут ничего определенного сказать нельзя.
— Так вы что, предлагаете мне устроиться жить в этом особняке?
— Думаю, это всяко лучше, чем в подвалах на Литейном… — пожал плечами Гессель Исаакович. — Однако есть и другая возможность: вы можете попробовать отыскать то, что нужно фашистам.
— Поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что…
— Примерно так, — согласился Шлиман.
— А не проще было бы вкатить ноту протеста немецкому консульству?..
— Нет, — вновь покачал головой Шлиман. — Сейчас в верхах ведутся серьезные переговоры. Готовится к подписанию пакт между СССР и Третьим рейхом. На фоне этого было бы неправильно устраивать международный скандал, тем более что Рейхстаг наверняка открестится от агентов Аненербе. Они не станут брать на себя… — но договорить он не успел: машина резко затормозила. — Вот и приехали, — вздохнул Гессель Исаакович. — Прошу любить и жаловать — особняк Юсуповых, — и он показал на высокое грязно-желтое здание с белыми римскими колоннами. — Историческое место. Именно здесь был убит Григорий Распутин.
— И что тут сейчас? Склад или один из комиссариатов?
Гессель Исаакович вздохнул.
— Василий, порой вы поражаете меня своей серостью. Вы же живете в одном из самых культурных городов Европы… Скажите, вы хоть раз были в Мариинском театре?
— Один раз, когда там завелся призрак-убийца. Помните, года три назад?
Гессель Исаакович вновь вздохнул — запас вздохов у него был поистине неиссякаемый.
— Вы удивительный человек, из крестьян, но отлично разбираетесь в оккультных науках. Не уверен, что еще кто-то в нашем ведомстве имеет столь обширные познания в истории древних цивилизаций… Ладно, все это лирика. Пойдем, нам пора, — и с этими словами он отворил дверцу авто.
— И все же вы не ответили на мой вопрос, — вдогонку ему заметил Василий. — Что теперь в этом здании?
— Юсуповская галерея. Она была организована еще в девятнадцатом по распоряжению товарища Луначарского, а с двадцать седьмого открыта историческая экспозиция — комнаты, связанные с убийством
