Юмористические рассказы

убийствах, которые продаются открыто и повседневно, – об убий­ствах по два с половиной доллара за штуку.

Что касается меня, то я готов сознаться прямо и от­кровенно: если уж я собираюсь выложить за книгу два с половиной доллара, то должен быть уверен, что в ней есть хотя бы одно убийство. Первым делом я всегда бегло просматриваю книгу, чтобы узнать, есть ли в ней глава под названием: «Труп обнаружен». И сразу успокаиваюсь, когда вижу такую фразу: «Это был труп прекрасно одетого пожилого джентльмена; костюм его был в сильном беспорядке». Заметьте – джентльмен всегда бывает пожилым. Что они имеют против нас, пожилых джентльменов, – хотел бы я знать. Впрочем, все совершенно ясно. Ведь если написать, что труп был женский, – это трагедия. Если детский – о, это чудо­вищно! Но если обнаружен «труп пожилого джентль­мена», тогда – подумаешь, велика важность! Как-никак, а он свое прожил и, как видно, прожил неплохо (ведь сказано же, что одет он был прекрасно). И, должно быть, умел кутнуть (костюм-то на нем оказался в силь­ном беспорядке). Так что все правильно. Пожалуй, в мертвом в нем больше толку, чем в живом.

Впрочем, начитавшись подобных историй, я стал теперь таким специалистом в этом деле, что мне неза­ чем ждать, когда обнаружат труп. Достаточно пробе­жать первые несколько страниц, и я уже могу ска­зать, кому предстоит стать трупом. Так, например, если действие происходит по эту сторону океана, ну, скажем, в Нью-Йорке, читайте первый абзац, в котором найдете примерно следующее:

«В субботу вечером, когда в делах обычно наступает затишье, мистер Финеас К. Кактус сидел в своей кон­торе. Он был один. Трудовой день закончился. Клерки разошлись по домам. Кроме привратника, жившего в подвале, во всем доме не было ни души».

Прошу обратить внимание – «кроме привратника». Мы оставили в доме привратника. Он еще понадобится впоследствии, чтобы было кого обвинить в убий­стве.

«Он долго сидел так, опершись подбородком на руку и задумчиво созерцая разложенные перед ним на столе бумаги. Наконец, веки его сомкнулись, и он задремал».

Легкомысленный человек! Заснуть вот так, в пустой конторе... Что может быть опаснее в Нью-Йорке, я уж не говорю – в Чикаго? Каждому проницательному читателю ясно, что сейчас этого самого мистера Кактуса хорошенько трахнут по башке. Он-то и есть труп.

Но тут я позволю себе заметить, что в Англии вся обстановка как-то больше подходит для подобных си­ туаций, нежели у нас. Чтобы создать вокруг убийства подходящую атмосферу, нужна страна со старыми тра­дициями. Самые лучшие убийства (и всегда пожилых джентльменов) совершаются за городом, в каком- ни­будь старинном поместье – у каждого богатого пожи­лого джентльмена есть такое поместье, которое назы­вается «Аббатство», «Собачья свора», «Первая охота» или еще как-нибудь в этом роде.

Возьмем такой отрывок:

«Сэр Чарлз Олторп сидел один в своей библиотеке, в замке „Олторпская охота“. Было уже за полночь. Огонь в камине догорал. Через тяжелые оконные занавеси не проникало ни звука. Если не считать горничных, спав­ших в дальнем крыле, и дворецкого, находившегося вни­зу, в буфетной, замок в это время года был совершенно необитаем. Сидя так, в своем кресле, сэр Чарлз уронил голову на грудь и вскоре погрузился в глубокий сон».

Глупец! Неужели ему не известно, что погружаться в глубокий сон в уединенном загородном доме, да еще

Когда горничные спят в Дальнем крыле, это поступок, граничащий с безумием? Но вы заметили? Сэр Чарлз! Он баронет. Вот это-то и придает делу особый шик. И вы, должно быть, заметили еще одну деталь: мы оста­вили в замке дворецкого, как только что оставили при­вратника в доме мистера Кактуса. Разумеется, не он убил сэра Чарлза, но местная полиция всегда первым де­лом арестовывает именно дворецкого. Ведь как-никак, а кто-то видел, как он точил на кухне кухонный нож и приговаривал: «Я ему покажу, этому старому негодяю».

Итак, вот вам отличный материал для начала рас­сказа. Труп сэра Чарлза обнаруживает на следующее утро «перепуганная» служанка (служанки всегда бы­вают перепуганы), которая «даже не может членораз­дельно рассказать, что именно она видела» (они никогда не могут). Затем в замок приглашают местную полицию (инспектора Хиггинботема из Хопширского полицей­ского участка), и та признает себя «бессильной». Вся­кий раз, как читатель слышит о том, что вызвана мест­ная полиция, он снисходительно улыбается, ибо знает, что эта полиция приезжает исключительно для того, чтобы «признать себя бессильной».

В этом месте повествования и появляется Великий сыщик, присланный для специального расследования са­мим Скотленд-ярдом или через его посредство. Это вто­рая необходимая деталь – Скотленд-ярд, что буквально означает шотландский двор. Однако он не имеет ника­кого отношения к Шотландии и совсем не двор. Будучи знаком с этим учреждением только по детективным ро­манам, я представляю его себе как своего рода клуб, находящийся в Лондоне где-то близ Темзы. Сам премьер-министр и архиепископ Кентерберийский бывают там чуть ли не каждый день, но они так строго соблюдают свое инкогнито, что вам и в голову не придет, что они – это они. И, кажется, даже члены королевской фамилии иной раз совещаются в этом Скотленд-Ярде с местными мудрецами, а ведь в английском языке слово «королев­ский» почти всегда звучит иносказательно и употреб­ляется в тех случаях, когда речь идет о предмете слиш­ком «высоком», чтобы о нем можно было говорить вслух.

Так или иначе, но Скотленд-Ярд посылает в замок Великого сыщика либо в качестве своего представителя, либо в качестве част­ного лица, к которо­му этот самый Скотленд-ярд обращается в тех случаях, когда уж окончательно за­ходит в тупик, – и Великий сыщик при­езжает, чтобы рас­крыть тайну.

Тут перед нами возникает небольшое техническое затрудне­ние: нам очень хочет­ся показать, что за удивительный человек этот Великий сыщик, но мы не можем сде­лать рассказчиком его самого. Он слишком молчалив и слишком значителен. Поэтому и наши дни обыкновенно применяется следующий способ. Великого сыщика постоянно сопровождает некий спутник, некий безнадежный простак, который ходит за ним как тень и безмерно восхищается им. С тех пор, как Конан-Дойль создал свою схему – Шерлок Холмс и Уотсон, – все остальные попросту списывают с него. Итак, рассказ всегда ведется от лица этого второстепенного персона­жа. Увы, сомнения быть не может, это чистой воды простак. Проследите, как он теряет всякую способность рассуждать и снова обретает ее в присутствии Великого сыщика. Вот, например, сцена, когда Великий сыщик приходит на место действия и начинает осматривать те самые предметы, которые уже безрезультатно осматри­вал инспектор Хиггинботем.

«– Но каким же образом, – вскричал я, – каким же образом – во имя всего непостижимого! – можете вы доказать, что преступник был в галошах?

Друг мой спокойно улыбнулся.

– Взгляните, – сказал он, – на эту полоску свежей грязи перед входной дверью. В ней около десяти квадратных футов. Если вы посмотрите внимательно, то увидите, что здесь недавно прошел человек в галошах.

Я посмотрел. Следы от галош видне­лись там довольно отчетливо – не менее дюжины следов.

– До чего ж я был глуп! – вскри­чал я. – Но скажите мне вот что – Каким образом вам удалось узнать длину ступней пре­ступника?

Мой друг снова улыбнулся все той же загадочной улыбкой, – Я измерил отпечатки галоши, – ответил он спо­койно, – и вычел толщину резины, помноженную на два.

– Помноженную на два? – воскликнул я. – Но по­чему же на два?

Я учел толщину резины у носка и пятки, – ска­зал он.

– Какой же я осел! – вскричал я. – После ваших объяснений все это кажется таким очевидным!»

Таким образом, Простак оказывается превосходным рассказчиком. Как бы ни запутался читатель, у него, по крайней мере, есть то утешение, что Простак запу­тался еще больше. Словом, Простак выступает в роли, так сказать, идеального читателя – иначе говоря, са­мого глупого читателя, который совершенно озадачен этой таинственной историей и в то же время сходит с ума от любопытства.