— Как?
— Ну, например, помогал отрезать ногу, когда началась гангрена у раненого солдата.
— Я не буду ничего отрезать твоему другу. Иди во двор, — сказал старик.
Глава 2. ВИНСЕНТ КРОКЕТ. КАК ЛЕЧАТ В ОКЛАХОМЕ
Иногда случается такое, что начинаешь завидовать чужим страданиям. Над Крисом уже хлопотали, он был при деле, исполняя главную роль в спектакле «Исцеление немощного». А я вдруг оказался лишним. Кругом слышалась приглушенная, непонятная речь, какая-то женщина юркнула мимо меня с ведром воды, доносились голоса мальчишек из конюшни, а я стоял один в этой тесной прихожей и мучительно пытался понять — что я тут делаю, как я тут оказался, и вообще, к чему это все?
Наверно, я всего лишь переутомился, когда удирал от шайки скотокрадов. Проще было бы остановиться, принять бой, да и отправиться на тот свет, прихватив с собой нескольких малоприятных попутчиков… Да если б Крис не был ранен, мы бы так и сделали! Мы бы им задали!
Я невольно усмехнулся, поймав себя на детской запальчивости. Как говаривал мой дядюшка Байярд, после обеда звук посуды кажется совсем не таким мелодичным, как до обеда. Зато картина боя становится тем красочнее, чем дальше ты находишься от этого боя, в пространстве и во времени.
Покончив с философскими упражнениями, я вышел на крыльцо.
Во дворе меня поджидал Питер.
— Пора пить кофе, — сказал он. — У тебя есть посуда?
— Да, конечно.
— Ты будешь жить у нас, — сказал Питер. — Пользуйся своей посудой. Есть кружка, тарелка, ложка?
— Я же сказал, есть. Как, по-твоему, мы обходились до сих пор?
— Люди по-разному обходятся, — заметил Питер. — Мне всегда хотелось знать, как обходились индейцы, пока мы не дали им чайники и кружки. У них же не было никакой посуды, только кожаные мешки.
— Я видел, как они кипятят воду в этих кожаных мешках, — сказал я. — Из костра вынимают раскаленные камни и кладут их в воду, прямо в мешки. Получается довольно быстро.
— Где ты такое видел?
— На Черных Холмах. Я жил у шайенов.
— Неужели они настолько обнищали, что остались без котлов и чайников?
— Есть у них и котлы, и чайники, — сказал я. — Все у них есть. Но старики говорят, что в железном котле вода портится.
— Старики везде одинаковые, — сказал Питер. — Здесь нет шайенов. Говорят, их резервация где-то за Симарроном. Но там сидят только женщины. А мужчины все в бандах. Так говорят. Но это далеко. У нас тут живут кайова и команчи. Они мирные. Мы с ними ладим. А ты был у шайенов в плену?
— Нет. Просто жил.
За домом, под деревом был накрыт небольшой стол с двумя лавками, врытыми в землю вдоль него. Рядом с кофейником на белой фаянсовой тарелке высилась гора душистых оладьев. В круглой открытой масленке таяла ярко-желтая пирамида масла, а на блюдце расплывался густой бурый мед.
— Садись, — сказал Питер и сел первым, перекрестившись. Свою шляпу он повесил на ветку. — Ешь, все наше, домашнее. Мы не покупаем еду.
— Что-то я не заметил по дороге ни одной лавки, где можно было бы купить хоть что-нибудь, — сказал я, пристраивая свою шляпу рядом. На ветке было еще несколько оструганных сучков, предназначенных для шляп.
— Ты просто пришел не с той стороны. Там, за рекой, есть поселок. Еще дальше есть станция. Можно сесть на поезд и поехать в город, он называется Гудворд, там можно купить все, что тебе надо. Но еду покупать глупо.
— Такую еду не купишь, — согласился я, намазывая мед своим ножом. — Вкусно. Никогда не видел такого меда.
— Этих пчел мы привезли с собой из самой Джорджии, — с усмешкой сказал Питер. — Они все пережили вместе с нами. Они вместе с нами горели и вместе с нами тонули, и теперь живут здесь вместе с нами. Пятнадцать лет мы живем здесь.
— Неужели пчелы живут так долго? — удивился я.
— Да нет, пчелы умирают. Но семья остается та же самая.
— А где вы тонули?
— На Миссисипи, где же еще, — гордо сказал Питер. — Мы ехали на пароходе. Взорвался котел. Начался пожар. Мы были на правой стороне, и она вся обвалилась в воду. Лошади утонули, корова тоже. У нас было два мула, они тоже утонули. Хорошо, что все наши вещи, и пчелы тоже, были в телеге. Телега не утонула. Мы держались за нее. И другие люди тоже держались. Вода была очень холодная.
— Когда это было?
— Семьдесят девятый год. Апрель. Пароход «Быстрая Стрела». Может быть, слышал? Там погибло много народу, об этом еще долго вспоминали.
Меня забавляла та детская гордость, которая звучала в его голосе при упоминании о банальном кораблекрушении. Я вырос на Реке, и с рождения называю Рекой только Миссисипи. Все остальное — речки. О том, как взрывались, горели и тонули пароходы, я слышал с детства. На отмели близ Батон-Ружа, наверно, и сейчас виднеется обломок трапа с самой «Султанши» — этот пароход сгорел в пятистах милях выше по течению, и тогда погибло больше двух тысяч людей — и мальчишками мы подплывали к этим, все еще крепким перекладинам, белеющим над желтой водой, как скелет какой-то гигантской рыбины…
— Может быть, и слышал, — сказал я. — В те годы на реке такое случалось довольно часто.
— В апреле вода холодная, люди умирали от холода, даже те, кто смог выбраться из воды. Умирали на берегу. Нас было четыре семьи, и все остались живы. Только без лошадей и мулов. Толкали телегу сами. Восемь дней до города. Город Вильсон. Там купили пару мулов и поехали дальше на запад. Мы ехали все время на запад. Саванна, Атланта, Мемфис, Вильсон. Потом Арканзас. Все время на запад.
— Тогда еще многие ехали на запад, — сказал я.
— Мы искали хорошую землю. Мы дошли до края земли.
— По-твоему, здесь край земли?
— Да, — сказал Питер. — Дальше на запад — плохая земля. Горы и пески. Дальше не надо ехать. Мы остановились здесь. Сначала четыре семьи, потом приехали другие.
— Я слышал, что индейцы были недовольны, когда белые стали селиться на их землях, — осторожно сказал я. — И армия здесь не особо помогала.
— Армия? Зачем нам армия? Разве мы не такие же люди, как индейцы? — Питер улыбнулся. — Одна голова, две ноги, две руки. Люди всегда могут договориться. Мы к ним с уважением, и они к нам с уважением. Мы пришли на свободное место, здесь никто не жил. Только кайова, но мы им не мешали. У нас не было тогда лошадей, а индейцам нужны только лошади и бизоны. Наши отцы сами пошли к ним, когда их шатры появились поблизости. Мы не знали, вернутся они или нет. Мы за них молились, и они вернулись. Отнесли индейцам хлеб и табак, а они им дали свои мешки и сумки для воды4. Тогда вождем кайова был Темный Бык, отец нынешнего Темного Быка. Отцы попросили у него разрешения жить на этом берегу, потому что здесь была хорошая земля для пшеницы. Темный Бык сказал: «Я не белый человек! Я не провожу границ по земле или по воде. Это белые люди устанавливают правила для других. Живите там, где вам нравится. Земля большая, ее хватит на всех». С тех пор мы с кайова ладим. Очень ладим. Они давно бросили кочевать, потому что бизонов больше нет. Кайова сейчас живут рядом с нами, команчи тоже. Работают у меня, когда хотят. Здесь в округе еще много индейцев, разных индейцев. Некоторые даже работают на карьере, некоторые в бандах. А наши никуда не уходят, живут рядом с нами. Мы с ними ладим. Породнились уже. У одной сестры моей — муж из кайова. Сейчас он придет.
— Зачем?
— Помогать будет. Лечить будем твоего друга. — Питер снова улыбнулся, но на этот раз хитровато. — Надо белую лошадь от него хорошо закрыть, чтобы не увидел. Он с ума сойдет, если ее увидит.
— А откуда он знает, что мы здесь?
