добавки спирта. — Шила еще дайте.
— С высот, Пулковских? Ну дает! — вдруг дружно заржали все, пустили по кругу каску, а кое-кто хлопнул Тима по плечу. — Ну ты, парень, ври, да знай меру. Ну сказал бы хоть, из Колпино, ну из Металлостроя накрайняк. А то с Пулковских о-хо-хо-хо высот! Ну ты и врать! Мюнхаузен, мать твою!
Тим не обижался, все происходящее он воспринимал через призму усталости, алкоголя и какой-то странной отрешенности. Кладбище, Рубин, взматеревшая Тихомирова — все это осталось там, в прошлом, на том конце туннеля. После путешествия по которому он стал совсем другим. Тронувшим смерть на зуб и тем не менее оставшимся живым.
— Значит, с Пулковских высот? Интересно, очень интересно, — куцебородый подождал, пока веселье стихнет, подсел к Тиму поближе, налил ему еще. — Сей факт лишний раз подтверждает право на существование гипотезыт о белых стрелах. — Весь вид его соответствовал стандартному типажу пещерника, одержимого идеей фикс.
— Белых чего? — Тим икнул, шмыгнул носом, только из вежливости без промедления не захрапел. — Какая такая гипотеза?
И куцебородый поведал ему, благодарной аудитории да и себе самому, верно в сотый раз, сомнительную, и очень даже, гипотезу о том, что Русь запечатана четырьмя крестами, то бишь окружена системой тайных подземных ходов, имеющих оккультное и оборонное значение. Они простираются на сотни километров, сооружены в десятых-девятнадцатых веках, а на месте пересечения их, в узлах, возведены храмы. Но это как бы одна сторона медали, причем отнюдь не анфасная. Самое главное заключается в том, что существует еще и другая система подземных структур, несоизмеримо более древняя, тайная и протяженная. Никто не знает, когда, кем и для каких целей она была сделана. Ходы выполнены выше уровня водоносных горизонтов в виде прямых, как стрелы, выработок, за что и прозваны Белыми стрелами в известняках и Красными — в песчаниках. Они обычно имеют ширину два-три метра и простираются от берегов рек перпендикулярно обрывам, причем пролегают ниже русел, в толще синих кембрийских глин. Есть ходы даже ниже Балтийского моря, так называемые «пешеходники» — узкие одиночные штреки в кирпичной или каменной кладке, и «конники» — запараллеленные стволы сечением три метра, всегда парные, с периодическими смычками. А были еще…
Какой там был расклад в четырех трефах, Тим не дослушал. Усталость, спирт и внутренняя опустошенность доконали его. Когда он проснулся, было не ясно, день ли, ночь — один хрен — темнота. Все также гостеприимно шипел примус, все также галдели Бяки, по-прежнему ходила по кругу каска, наполненная, верно, уже в сотый раз.
— Ну что, Мюнхаузен, проснулся? — каску незамедлительно вручили Тиму, кто-то по-царски облагодетельствовал его старыми кедами, бросил на плечи теплую куртку. — Пошли, прогуляемся. Атасы нас в гости ждут. У них «тридцать третьего» с «солнцедаром» залейся.
Ладно, пошли куда-то в дальний угол пещеры к Атасам. Наощупь, в кромешной темноте, из пещерной гордости не зажигая огня — не в жопе у араба, прорвемся.
У Атасов жизнь била в том же ключе, под шипение примуса, бульканье портвейна и гитарные аккорды. Потом Тиму показали местный мемориал, могилу Белого Спелеолога, он расписался в гостевой книге, несколько по-антисемитски названной Суперталмудом, и прослушал занимательную историю из жизни Ленина. Вождь, как известно, частенько наведывался в Саблино, так как здесь все местные помещики приходились ему родственниками, и однажды его, начинающего революционера, за которым гналась по пятам полиция, местные пролетарии вывели через какой-то подземный ход в здешние леса. Он был истощен, контужен, плохо ориентировался на местности и естественно марштура не запомнил, но в виду того, что по пути потерял мандат, кепку и гранки «Правды», все же решил самостоятельно прогуляться по- новой. Вроде бы безошибочно нашел лаз, забрался в пещеру, пошел, пошел, пошел и вдруг уперся в стену. Хоть и трухлявую, а сколько не тыкал пальцем, не разваливающуюся. Потоптался вождь, потоптался, сплюнул в сердцах да и уехал в Шушенское. Хрен с ней, с кепкой, и с «Правдой». А пещеру с тех пор так и называют — Ленинским тупиком.
Вобщем нагулялся Тим под землей, нахватался спирта, нагостился в обществе пещерных фанатиков. Искусственные, созданные в результате деятельности стекольного завода пещеры в Саблино представляли собой некую обитель свободы. Советские люди, вкусив советской власти, готовы были зарыться от нее даже под землю. Плевать, что темно, зато можно разговаривать на любые темы, не опасаясь стукачей, сексотов и партобщественности. А Белый спелеолог, хоть и белый, но в доску свой, не выдаст. И тихий такой…
Наконец настал вечер воскресения, а вместе с ним извечная беда — возвращение в город. Все, попили, поели, полазали, побазарили, поделились с Белым сигаретами и вином, расписались по-русски в Суперталмуде. Надо вылезать, брести на станцию, садиться в электричку и ехать строить коммунизм. Бяки, Атасы так и сделали, не в плане коммунизма, в плане электрички. Только Тим с ними, сколько ни упрашивали, в Питер не поехал — полупьяный, в дареном шмотье, покатил в другую сторону. Все, жить по- прежнему он больше уже не мог. Между тем, что было, и настоящим пролегала в темноте подземная река, невидимая, похожая на Стикс. А в одну и ту же воду, как известно, нельзя ступить дважды…
Андрон. Зона. Безвременье
И снова потянулось серое безрадостное бытие — зэки выдавали план нагора, крутил колесами, урчал мотором «захар», пидер-вафлист Нюра Ефименков драил фуфло хозяйственным мылом, а третьего дня был жестоко бит за пассивность. Гиви Зугдидского отправили на дальняк, Вася Одноухий получил накрутку, Жору Колчака из третьего отряда токнуло ебом — только кипятильник врубил, и все, хана, сразу в аут. От тоски и скуки третий семейник Андрона Всеволод Александрович Быстров карябал стихи, причем не зацикливался на едином жанре. Иногда из-под его пера выходило:
Иногда:
