написать ей он как-то не решался — она в Америке, занимается прекрасным, а он в дерьме, собирает сало с этого же дерьма. Как ни крути, они в разных весовых категориях, так что любая весточка похожа больше на сигнал сос — тетенька Клара, а не заберешь ли те меня отсюда, из лап перестройки, в свой заокеанский рай? Вобщем Андрон не расслаблялся, думу думал. Приглядывался, примеривался, прикидывал варианты. И в конце концов в восторге заорал — но не «эврика», как в свое время Архимед, — нет, что-то невыразимо похабное, естественно по матери. Случилось это в годовщину октября. Шел себе Андрон, шлепая по лужам, отворачивал лицо от порывов ветра и посматривал с отвращением по сторонам — ларьки, ларьки, ларьки. Разномастные, разноцветные, различающиеся по ранжиру. Грязное, похотливое, алчущее скопище. Стадо, толпа. Никакого порядка. Постой, постой, постой… Ни хрена себе мысля! Вот тут-то Андрон и заорал, восторженно и жутко, распугивая кошек, покупателей и продрогших шлюх. Эврика, такую мать, эврика!
На следующий день утром он уже был в кабинете Надюхи.
— Да, странно, — сказал та, послушав. — Ты вероятно уникум природы. Работаешь отлично не только хером, но и мозжичком. Сегодня же доведу до зампреда. Не в плане хера. В плане мозжечка.
Надо отдать ей должное, она и сама имела не только хорошо оттренированный орган малого таза, но и светлую голову. И вот настал торжественный и памятный день. В высоком кабинете собралось районное начальство — зампред по торговле Надюха, районный архитектор и районный художник. Позвали и Андрона, при галстуке, в костюме, собственно ради него и собрались. Вернее из-за осенившей его гениальной как все простое мысли — покончить с разнобоем ларьков и собрать их в торговые зоны.
— Причем они должны соответствовать единому, утвержденному мною образцу, — возрадовался районный художник.
— И стоять на соответствующих, утвержденных мною местах, — тут же поддержал его архитектор.
— С выписанными мною разрешениями, — не будучи дурой добавила Надюха.
— И под моим общим руководством, — сразу согласился зам и многозначительно, но с надеждой, вперил свои очи в Андрона. — Товарищ Метельский, вы ухватываете суть вопроса?
Чего уж тут не понять — крыша, она всегда стоит денег.
И было создано при мэрии малое, но удалое предприятие, коему эта самая мэрия сдала в аренду территории, прилегающие к станциям метро. А уж по каким тарифам это самое удалое предприятие собиралось впаривать в субаренду эти самые земли, уже никого не волновало — коммерческая целесообразность, рыночные отношения. И утвержден был типовой проект ларька, в коем надлежало размещаться всем желающим предаваться бизнесу, прочие же, как несоответствующие, подлежали экстренному закрытию, отключению от электросети и немедленной эвакуации. И наступили для предпринимателей тяжелые дни, время раздумий, муторных перетурбаций и авансовых платежей. Деньги ручейками, реками, Ниагарским водопадом потекли к Андрону в закрома, трансформируясь в стандартные куски асфальта, в доброе его, Андроново, отношение и в те самые, вышеутвержденные киоски, кои интенсивно воплощались в жизнь на прославленном Ждановском заводе. Такое дело само собой без пролетариев не делается, а потому Андрон и озадачил первым делом своего бывшего квартиродателя.
— Михалыч, эскиз видишь? Мне бы сотни три таких для разгона…
— Не, в одиночку никак, сколько ни наливай, — ас судосборки прищурился, крякнул и оценивающе колупнул ватман ногтем. — Здесь размах нужен, простор, стапель. Коллектив одним словом. Завтра поутряне на проходную подгребай
Андрон, как учили, подгреб, и Михалыч подвел его к своему мастеру, тот — к начальнику цеха, ну а дальше иерархическая кривая привела в конце концов к замгендиру. Тот был сметлив, несколько кучеряв и, не чураясь тонкостей и мелочей, шибко радел за пользу дела. Лично откорректировал себестоимость к вящему обоюдному удовольствию высоких договаривающихся сторон, прикинул приблизительные сроки, узнал наличие металла на складе, а получив из рук Андрона заманчиво шуршащий сверток, вызвал командиров производства и тоже пошуршал, только ватманом.
— В металл. В три смены.
В картавом голосе его, еще недавно вкрадчивом и уважительном, звучала легированная сталь.
— Лев Борисыч, так ведь спецзаказ… По Северному флоту… — начал было один из командиров производства и тут же сник, осекся под взглядом замгендира.
— А сколько этот ваш Северный флот задолжал нам по «Стерегущему», «Разящему», «Бегущему» и «Смотрящему»? — тот загорелся праведным начальственным гневом и показал непроизвольно на стол, в ящике которого покоился Андронов сверток. — А здесь живые деньги. Вперед, говорю. В три смены.
И киоск пошел… Получился он правда тяжеловат, зато герметичен, с пуленепробиваемым стеклом, сваренный из лучшего металла. Несколько похожий на боевую рубку дредноута. Стройными, выкрашенными в шаровый колер рядами он располагался вокруг станций метро, давил на покупательскую психику ударной мощью и напоминал о дзотах и дотах времен Отечественной — разве что не стрелял. Впрочем его самого было не взять ни гранатой, ни пулей. А что стоили массивные, водонепроницаемые двери, зекретный герметик, применяемый на подводных лодках, особые, изготовляемые по спецзаказу бронелюки на крыше. Да в таком киоске можно выдержать осаду всех окрестных рекетиров, мафиози и бандито, показывать им кукиши из-за бронированного стекла и в ус не дуть. Кстати о бандитах. Плоха та спекуляция, которая не может себя защитить, так что Андрон на базе банды Зызо организовал у себя новое структурное подразделение — охранное. Пошил единую форму, пробил лицензию на стволы. И превратилась шелупонь Аркадия Павловича из бойцов в стрелков. Не то чтобы в ворошиловских, наркомовских — в вопросы решающих. Андроновских. Дела его двигались — деньги текли рекой, связи крепли, рос опыт, хватка, а главное авторитет. Причем в двух плоскостях — в плане бизнесмена Метельского и в плоскости уважаемого человека Кондитера. Киоски его занимали лучшие места, в лабазы не заходили проверяющие, бандиты при одном только его имени убирались подальше — как же, сам кондитер Метельский, жених родной сестры самого Тотраза Резаного! Про всю элиту районной администрации он мог смело сказать словами Высоцкого: «Они мне больше, чем родня, они едят с ладони у меня…» Да только Андрон крепко держал рот на запоре — жизнь приучила его хранить молчание.
Да, звезда Андрона стремительно восходила, но не было гармонии в его душе. Однажды, сам не зная почему, он отпустил водителя, охрану и лично порулил в Сиверскую. Заканчивалась осень, облетели клены, на развороченных полях жадно копошились птицы. Шестисотый резво обгонял тянущиеся грузовики, шелестел колесами, нежил подвеской, а Андрон почему-то все жал на газ и вспоминал свою первую машину, бедную «шестерку», проткнутую ломом. Сам не заметил, как долетел, быстро как на крыльях. Бросил мерседес на парковку, поднял воротник кожпальто, двинул, непонятно чему радуясь, пешком. Вот он край заветных мечтаний, верных друзей, первой любви. Походил-походил Андрон под облезлыми кленами, пошуршал начинающей тлеть листвой, посмотрел на стылые воды Оредежа, и радужный настрой его как-то испарился. Да, что-то от заветных мечтаний не осталось и следа, верные друзья — одних уж нет, а те… хрен знает где. И первая любовь из всех предпочитает коленно-локтевую позу, храпит, когда напьется водки и спит с зампредом и главным из ментов. Да и в самом краю мечтаний все как-то изменилось к худшему — кругом ларьки, ларьки, ларьки. А от клетки не осталось и следа… Где он, центровой гусляр, поющий про колечко с бирюзой, стебли белых рук и вишни алых губ… Наверное спился. Может вообще, все, что было, это сон, который вертится в сознанье, словно колесо…
Удивительно, но факт — Андрон приехал в офис из страны юности, никуда не врезавшись, никого не задев, не протаранив сияющей громадой мерседеса всю эту сволочь, ползущую по шоссе…
— Факсов не было? — глянул на секретаршу так, что у той раньше срока начались месячные, забился в кабинет, задраился на ключ. Сел в кресло, успокоился и… начал вспоминать, где ж та бумажка, исписанная рукою Клары. Если потерялась, тогда хана.
Тим. 1997-й год
— Ага, ол ю нид из лав, — Тим вышел из темноты на свет, сразу подскользнулся, непроизвольно сплюнул от аммиачной вони и понял, что находится в подъезде, загаженном, грязном, с тусклой, держащейся на проводах лампочкой. Невыразимо питерском.
