мне, пришлось опять тащиться в Швейцарию. В который уже раз. А ты все такой же, молодцом. Седой только. Как старый волк. Одиночка?
Последнее слово она произнесла с вопросительной интонацией.
— Одиночка, одиночка, кому я на фиг такой нужен, — Андрон золоченой вилочкой зацепил какого-то морского гада, но сразу же проигнорировал его, нахмурившись, взглянул на Клару. — А что это, мать, с тобой такое? Чтобы по Швейцариям-то? И овсянку жрать?
А сам вспомнил давнее — зону-поганку, домик свиданий, Клару, кривящую от боли губы. И красную, медленно ползущую по ее ноге змею.
— Все то же, Андрюшенька, все то же. Или забыл? — Клара усмехнулась, и лицо ее ненадолго сделалось счастливым. — Помнишь, как я тогда в Питере загремела в больницу? Ты еще мне передачки носил, все кур жареных-пареных. Так вот фигня та все продолжается. Только по нарастающей. И чтобы не сдохнуть раньше времени приходится мотаться в Швейцарию. Есть там кудесник один, у него клиника в Лозанне. Самолет специально купила… А впрочем ладно, не будем о грустном.
И Клара замолчала, всем своим видом показывая — а вот здоровье ни за какие деньги не купишь.
Ладно, кое-как попили-поели, пошли осматривать хоромы. Розовая спальня, Китайский кабинет, гостиная, выдержанная в мавританском стиле, холл, обставленный с модернистским уклоном. Все на редкость импозантное, выполненное в тонким вкусом, решенное в оптимальнейшей цветовой гамме. Лучше не придумаешь.
— Я сама делала дизайн, — сухо сообщила Клара, медленно подошла к Андрону и вдруг, не сдерживаясь более, бросилась ему на шею, зарыдала негромко, сотрясаясь всем телом. — Господи, Андрюша… Андрюшенька… Родной… — Тут же она справилась с собой, резко отстранилась, вытерла рукой расплывшиеся глаза. — А мы ведь даже по-человечески и потрахаться не сможем… — Улыбнулась виновато, посмотрела на ладонь. — Прости, прости меня, все бабы дуры… Просто знаешь… Я часто представляла, как ты приедешь, и мы с тобой… В розовой гостиной… В голубой спальне… В мавританской бане… Зачем мне все это без тебя… — Она вздохнула тяжело, успокаиваясь окончательно, достала носовой платок, решительно высморкалась. — Ладно, не обращай внимания. Истерика. Просто соскучилась по тебе. Пойдем, покажу свою мазню.
Мастерская Клары была просторна и окнами выходила в сад. Запах красок смешивался с ароматом цветов, вдоль высоких стен стояли подрамники с холстами, на столах лежали в беспорядке мольберты, карандашные наброски, акварели, эскизы. Все дышало какой-то торжественностью, отрешенностью от земного, отмеченностью великого акта творения.
— Вот, начала новый цикл, индейский, — Клара стремительно подошла к подрамнику, сдернула закрывающее холст полотнто. — Это Длинное Копье. Шаман племени хопи.
Голос ее сразу окреп, движения сделались уверенными — чувствовалось, что она окунулась с головой в родную стихию.
— Шаман, говоришь? — Андрон тоже подошел, оценивающе глянул. — М-да, шаман…
Длинное Копье напоминал ему Чингачгука Большого Змея из одноименного кинофильма. Такой же горбоносый, в орлиных перьях. Хорошо, что не в петушиных.
— Он последний из рода Видящих в темноте, — Клара, прищурившись, отодвинулась на шаг, пристально уставилась на свое творение. — Я специально ездила в резервацию. Жила там неделю. Да, есть колорит. И цветовая гамма вроде ничего.
— Да, очень даже, — Андрон из вежливости кивнул, подмигнул, так, чтоб не заметила Клара, Видящему в темноте и кардинально изменил тему разговора. — Слушай, мать, а вот фигня эта твоя. С ней что же, ничего нельзя поделать? Так вот и жить, не вылезая из Швейцарии?
Хотел небрежно так спросить, как бы невзначай, да не получилось — голос дрогнул, осел, скованный ошейником спазма. И на глазах у Андрона — это у несгибаемого-то, уважаемого человека Кондитера! — вдруг предательски блеснули слезы. Хорошо хоть, что кроме Длинного Копья слезы эти не заметил никто…
— Ох, Андрюша, Андрюша, — Клара потупилась, качнула головой и вдруг широко, словно человек, которому уже нечего терять, улыбнулась, — что я только не пробовала, к кому я только не обращалась. И к хирургам, и к гомеопатам, и к хиллерам. Даже вот он, — она перестала улыбаться и указала на портрет Длинного Копья, — пробовал меня лечить. Увы, духи не дали. Сказали, что помочь мне может только священный камень. Спрятанный — ни больше, ни меньше — в стенке дома, стоящего на северной реке, на крыше которого гуляет на ветру железный пес. Представляешь, какая хренотень? А с другой стороны, сдохну и плевать, все мы там будем, позже или раньше. Кстати, по поверьям хопи в 2012-м году ожидается конец света. Так что усядем усе. Эй, Андрюша, Андрюша, ты чего побледнел-то так? Конца света испугался?
Нет, мысли Андрона были очень далеки от мировых катаклизмов. Он думал о двухэтажном доме с флюгером на крыше, из окон коего видна Фонтанка…
А на следующий день он засобирался домой. Клара поняла все по-своему, сугубо по-женски.
— Андрюшенька, не уезжай, — попросила она. — Оставайся… Я все понимаю… Я страшная, больная, похожая на чучело… А потому без претензий. Живи, как хочешь. С кем хочешь… Только не уезжай, будь рядом. Ты мой единственный свет в окошке. Тебя люблю… Не уезжай…
Однако Андрон не внял, уехал. С пугающей, непонятной поспешностью. Понятной только одному ему.
Лена. 1997-й год. Париж
Над Парижем опустился вечер — теплый, весенний, благоухающий цветами. Эйфелева башня расцветилась огнями, купол Град Салона нилился томным светом, сполохи иллюминаций отражались в водах Сены. Серебристой ленты, перетянутой пряжками мостов. Ах, Париж, Париж, прекрасная Лютеция!
— Чертов гадючник! Столпотворение вавилонское! — Лена посмотрела вниз, на скопище автомобилей, тярнущееся с урчанием по Елисейским полям, с чувством затянувшись, выщелкнула сигарету, проследила за полетом огненного светлячка и, вдохнув напоследок запах вечера и каштанов, возвратилась с балкона в свой рабочий кабинет. Это была просторная мрачноватая комната с массивнолй, мореного дуба мебелью. На письменном столе, как и положено для прорицательницы, да еще дочери Марии Леннорман — магические кристаллы, человеческий череп и десятилитровая хрустальная посудина с семенем горного козла. В бронзовых шандалах таинственно горели свечи, из золотых курительниц струился сизый дым, дрожащий воздух был ощутимо плотен и густо отдавал эбеном, новозеландской амброй и индусскими ароматическими палочками. Все было неясно, расплывчато, как в тумане. А как же может быть иначе в храме мистики, магии и практического оккультизма.
— Разрешите, о госпожа? — в дверь между тем постучали, клацнул негромко язычок, и с поклонами, прижимая руки к груди, пожаловал Ужасный Ибрагим — огромный, иссиня-черный, в белых шароварах и чалме. Снова поклонился, трижды притопнул и с почтением подал оранжевый конверт. — Вам, о госпожа, письмо.
Зубы его напоминали мрамор, кожа эбеново блестела, глаза были как яичные белки — никто бы даже не подумал, что эфиоп этот вовсе не эфиоп, а русский эмигрант горе-культурист Василий Дятлов. Правда, недурственно загриммированный.
— Давай сюда, раб, — Лена царственно взяла письмо, посмотрела на обратный адрес и сразу же нахмурилась. — Да, дела. — Покачала головой, подняла зеленые, густо накрашенные глаза на Ибрагима. — Ладно, Васька, расслабься, один хрен, никто не видит. Что, народу там много?
— Во! — культурист провел ладонью над чалмой, почтительно оскалился и вздохнул: — В очередь, полная приемная. Любознательный народ, так и прет.
В высветленных линзами глазах его читалось неподдельное уважение — ай да Ленка, ай да молодец, вот надыбала себе тему!
— Ладно, скажи Магистру, чтобы шел разогревать публику, — Лена махнула наманикюренной, сплошь в таинственных знаках мехнди рукой так, что зазвенели браслеты. — Прием откладывается на полчаса.
