сигареты. — Он и тебя перемелет — если нужно, — добавил молодой человек, нагло глядя в лицо Лукьянова.
Ипполит игнорировал зловещее замечание, от которого не у автора полицейских романов, а у просто И. Лукьянова, может быть, затряслись бы руки и ноги.
— Не могли бы мы поговорить в спокойной обстановке несколько минут? — миролюбиво предложил Лукьянов.
— OK, — согласился Виктор О'Руркэ. — Ребята, вы тут заканчивайте без меня, я поговорю с мужиком, — и двинулся к выходу из стойла номер шесть.
В момент, когда Ипполит совершал поворот, чтобы последовать за молодым человеком, из груды железа, занесенного над чревом гарбич-трака, выскочил круглый предмет и, прокатившись под траком, подкатился к ногам Лукьянова. Полицейская фуражка лежала на неровном асфальте, сияя бляхой. «Ах вот почему они с таким усердием занимаются нелепой работой уничтожения одного автомобиля с помощью другого», — подумал Лукьянов и, невозмутимо переступив через фуражку, с достоинством последовал за горчичной спиной О'Руркэ-младшего.
— Ну? — Виктор внезапно повернулся к нему. Они пришли, перейдя гуськом двор, О'Руркэ впереди, Ипполит за ним, почти к самому флигелю, в окнах которого горел свет, но, по-видимому, вводить Лукьянова во флигель О'Руркэ не собирался. — Что нужно?
— Я думал, Казимир…
— Казимир звонил нам и сказал, что человек, за которого он ручается, как за самого себя, нуждается в помощи… Это все. Я лично не поручился бы и за самого Казимира, не говоря уже о человеке, которого он рекомендует, — враждебно и не скрывая этой враждебности, отчеканил Виктор, — но папан… с жирным Казимиром их связывают какие-то детские приключения.
— Тогда, может быть, я поговорил бы с твоим отцом…
— Само собой — поговоришь. Но можешь начать и с меня. Мы с папаном работаем вместе. Я — исполнительная власть, он законодательная и организационная. — На бледном не по-июльски лице Виктора появилось подобие улыбки.
— Говорить прямо тут? — Ипполит обвел глазами пустыню двора. В противоположной части двора у самого забора еще стояли траки, вертолет «G.C.-15», тенты покрывали, очевидно, строительные материалы, или детали, или ящики.
— Здесь лучше, — почти миролюбиво сказал Виктор. — Выкладывай.
Лукьянову не хотелось «выкладывать» свое дело именно Виктору. И он знал почему. Виктору, очевидно, Лет двадцать пять, самое большее — тридцать. Сообщать человеку на сорок лет моложе тебя, что правительство of USA законным образом желает убрать старое тело Ипполита Лукьянова с лица земли? А может быть, Виктор как раз рассматривает всех стариков как garbage,[13] ценность стариков для него не выше гарбича, с которым семья Виктора по необходимости имеет дело? Может быть, закон 316, пункт «B», — единственный закон, с которым согласен Виктор О'Руркэ, достойный сын бруклинской криминальной фамилии.
— OK, — сказал Лукьянов. — Дело у меня личное. Меня хотят прихлопнуть власти. Ты, может быть, знаешь закон триста шестнадцать «би»?
— Нет, — Виктор затянулся своей сигаретой и покачал головой. — Я знаю только те, что касаются нас и нашего бизнеса. Отец, когда я еще был панк, хулиган, заставил меня заучить наизусть все, что касается нападений, изнасилований и прочих дебошей, чтобы я знал, что меня ждет. Позже, когда я перерос хулиганство и отец взял меня в дело, он заставил меня выучить статьи более серьезные. 316, пункт «B»? Нет, не знаю.
— Относительно новая статья, часть демографического приложения, очень специальная… — Лукьянову стыдно было объяснять Виктору, что дело в его возрасте.
— Короче, они хотят тебя прихлопнуть. Они тебя ищут? Или ты еще законно топчешь землю?
— Уже незаконно.
— Хуево для тебя. А чего ты хочешь от нас?
— Мне нужны надежные айдентификэйшен-кард и пушка.
— Пушка — проще простого. Хоть сегодня. Надежная айдентити-кард — сложно, уйдет несколько дней минимум, и обойдется тебе очень недешево. Кусков тридцать.
В этот момент на бруклинское небо, в просвете между двумя густыми облаками вышло яркое солнце и озарило асфальтовую пустыню поместья О'Руркэ.
— Я знаю. — Помимо воли голос Лукьянова прозвучал безнадежно.
— В каком бизнесе ты был?
— А в каком, ты думаешь?
— Что я, гадалка… Я думаю, ты blackmailer[14] или… — Виктор захохотал, — child molester[15]… У тебя именно такой вид…
— Ошибся. Я в категории self-employed — «S. E».
— Вот я и говорю. Self-employed — child molester…
Лукьянов запротестовал:
— Я писатель. Автор полицейских романов.
— Писатель? — Виктор с любопытством взглянул на Лукьянова. — В первый раз встречаю живого писателя.
— Еще живого писателя… — мрачно сострил Лукьянов. — Они не дали мне лицензии в две тысячи восьмом. Запретили работать. Так что я бывший писатель…
— Слушай, — Виктор бесцеремонно отогнул высовывающийся из желтого комбинезона Лукьянова воротник куртки и пощупал значок «S. E.» — единственное, что осталось у него от продолжительной социальной связи с Соединенными Штатами Америки. — Я вычислил тебя. Ты, наверное, тот писатель, который написал о жирном Казимире, да?
— Я написал «Ловушку». Не совсем о Казимире, но я жил тогда на Лоуэр Ист-Сайд, и Казимир был очень популярен в neighbourhood.[16] Все говорили, что он гангстер. Я взял Казимира как прототип и придумал вокруг него историю. На самом деле я ничего о нем и о его делах толком не знал.
— Жирный дядя Казимир… — засмеялся Виктор. — Он мелко плавает. Тебе нужно было написать о моем отце. Вот кто гигант. Или даже обо мне… Идем в контору, писатель. Отец будет в пять. — Виктор вынул новую сигарету, ткнул ее в окурок, раскурил, тщательно втоптал окурок в асфальт и пошел по направлению к флигелю-конторе.
По асфальту, освещенному миллионноваттным июльским солнцем, проплыла большая тень, сопровождаемая мелкими и слабыми тенями. Взглянув в бруклинское небо, Лукьянов увидел жирный дирижабль, напомнивший ему «дядю» Казимира, а за дирижаблем тянулись гигантские зеленые буквы: «Responsible sex![17] — Family planning!». Семейное планирование насиловало собой население и с неба.
Дункан О'Руркэ оказался здоровенным мужиком лет пятидесяти. На большом теле Дункана О'Руркэ крепко сидел зеленый полиэстеровый костюм — брюки, узкие внизу, завершались черными ярко начищенными ботинками, зашнурованными слишком длинными шнурками, банты шнурков на ботинках Дункана О'Руркэ бросились Лукьянову в глаза. Черный галстук, белая полиэстеровая же рубашка переходили в медно-красную физиономию О'Руркэ-старшего. Мясистый нос, рыжие брови, мясистый рот. Череп Дункана О'Руркэ, загорелый и массивный, лишь за ушами был снабжен кустиками рыже-серебристой растительности. В руке мистер О'Руркэ держал шляпу из соломки с черной лентой на тулье, явно латиноамериканского происхождения. Вместе с О'Руркэ-старшим появился опять и Виктор, оставивший Ипполита на попечении нескольких сонных служащих обоих полов.
Представляя себя переложившему для этого шляпу в другую руку старшему О'Руркэ, Лукьянов отметил, что у гангстеров всегда существовала и существует своя внутренняя мода, очень консервативная, такая же, как и у господ из высшего света. И вот, спустя почти столетие после золотого века гангстеризма в Соединенных Штатах, перед Ипполитом стоял человек, как будто сошедший с кинолент эпохи Аль Капонэ или Мейера Ланского. Выглядел мистер О'Руркэ совершенно вне эпохи — так, как будто его последние полсотни
