Джинким прекрасен, его умиротворенное лицо не портит даже нездоровая желтизна. Она видела, как угасал этот могучий, несгибаемый человек: медленно, неровно билось сердце… прерывистым и редким становилось дыхание. Оставалась с ним, пока он не издал свой последний вздох. С этим вздохом умерла и часть ее самой. Возврата нет…
Она бережно дотронулась до холодного лба, нежно погладила по щеке, провела пальцами по бровям, носу с горбинкой, сильному подбородку, по складкам вокруг рта и глаз… Настал миг прощания – последнего прощания с Джинкимом. Губы его холодны и бесчувственны, но она вообразила, что он ощущает ее поцелуй, его бессмертная душа ей отвечает… Поцеловала его во второй раз и провела пальцем по его губам – тепло их ей так и не довелось принять. Слишком поздно…
Беатриче подняла голову: сверху на нее с ласковой улыбкой смотрит статуя Будды, застывшего в позе лотоса. Она не знает, был ли Джинким буддистом. Но пусть он поклонялся только богам своих предков, богам степей и ветров, – хорошо, что его тело находится здесь. Она верит – Джинким остался бы этим доволен. В этом храме он наконец обрел мир и покой, которых был лишен при жизни.
Еще раз она окинула взглядом его прекрасное, мужественное лицо, в последний раз дотронулась до рук и лица… В самый последний раз… И вышла из храма.
Стоя у дверей святилища, Беатриче наблюдала за людским потоком, текущим по улице у подножия холма. Кто-то ехал верхом, пришпоривая лошадь, кто-то шел пешком или терпеливо трясся в повозке. Люди суетились, расталкивали друг друга, стремясь попасть в конец улицы, словно там их ждала награда в вечной погоне за счастьем или конечная цель бытия.
Жизнь продолжается, все идет своим чередом. А ей кажется – время остановилось… Близится закат солнца.
И вдруг, спускаясь вниз по лестнице, она увидела, как мираж, степь у въезда в Шангду. Солнце кровавым шаром опускается за горизонт, окрасив пурпурно-золотистым светом бескрайнюю поросшую травами землю. Башни Шангду сверкают, словно прозрачный хрусталь в золотой оправе. Одинокий всадник, пересекая гряду холмов, скачет по направлению к городу. У него вид монгольского воина. Доспехи сверкают на солнце, переливаясь в его лучах. Всадник приближается к цели… Вот он наконец у самого города. Ворота Шангду медленно раскрываются и снова затворяются за ним…
С трудом преодолевая метр за метром, Беатриче ковыляла к дворцу, пока не добралась все-таки до своего дома. Боль, совсем недавно пронизывавшая ее насквозь, вдруг растворилась и исчезла в умиротворяющей атмосфере дворца. Осталась лишь пустота – черная дыра у нее в душе.
Не раздеваясь она упала на кровать. Йен сняла с нее обувь, но она ничего не ощущала, как будто все происходило не с ней. Не чувствовала своего тела, ни боли, ни страха, ни гнева – только усталость и пустоту, как после наркоза. Закрыла глаза…
Какой-то шум, похожий на стук или пыхтение, донесся до ее ушей. Наверное, это бьется ее сердце, но ведь его не отключишь. Зачем жить, когда Джинкима больше нет?..
Вскоре стук прекратился, и она поняла – это не биение ее сердца, а просто кто-то постучал в дверь. Но кто это может быть? Попыталась объяснить Йен, чтобы никого не пускала, но не могла пошевелить языком…
Кто-то потянул ее за рукав, назвал по имени… Нехотя повернула голову, открыла глаза: Толуй…
Юное, красивое лицо искажено болью. Но не только болью – он кипит от бешенства. Что-то говорит, все время повторяя одно и то же… Наконец Беатриче поняла: он разговаривает с ней… И вот до нее дошел смысл его слов:
– Маффео Поло… моего дядю убил венецианец!
Беатриче мгновенно пробудилась. Усталость как рукой сняло. Схватила Толуя за локоть.
– Что ты сказал? Повтори!
– Маффео Поло убил Джинкима, брата великого хана, моего дядю!
Беатриче в недоумении уставилась на юношу: бледен, ноздри раздуваются, на лбу пролегли складки гнева. То, что он сказал, – безумие, бред сумасшедшего! Возможно, от скорби по умершему Джинкиму у него помутился рассудок… Но глаза ясные – зеленые глаза, глаза Джинкима. Они говорят: нет, он не сошел с ума, хоть и принес ей чудовищную весть.
– Ты ошибаешься! Маффео не мог этого сделать! Джинким… – Беатриче перевела дух, – был другом Маффео. Они вместе ходили на охоту, они…
– Сначала я тоже не поверил, – перебил ее Толуй дрожащим от гнева голосом, – но это правда! Маффео Поло убил Джинкима, и у меня есть улики.
Беатриче закрыла глаза.
– Улики? – с ужасом переспросила она; в горле пересохло. – Что за улики?..
– Яд, погубивший моего дядю, нашли в его еде, а точнее, в грибах, которые у нас не растут. Их завезли из стран заходящего солнца. И эти грибы ему подарил Маффео.
Грибы… Конечно же! Наверняка бледная поганка – знаменитый и страшный, смертельно ядовитый гриб. Отравление им моментально вызывает тяжелую форму гастроэнтерита – отказывает печень. У Беатриче помутилось сознание. Не успела прийти в себя от одного страшного удара – ее ждет новый…
– Рассказывай все! Все, что знаешь.
– Хорошо, расскажу. Но это ничего не меняет. Ты сама поручила мне спросить Тайджина, что в последнее время ел Джинким. Я так и сделал. В его еде не было ничего особенного. Тайджин сварил рис и поджарил мясо на огне, как любил дядя…
Толуй стиснул зубы, стараясь перебороть боль. Беатриче видела, каких усилий стоит ему не разрыдаться.
– А за ужином он съел еще грибы, которые у нас не растут, целую миску. Слуга Маффео принес их Джинкиму, сказал: это подарок из Страны заходящего солнца. Еще предупредил Тайджина, чтобы тот не прикасался к ним: это изысканный и ценный деликатес, слуге не по чину им лакомиться. Грибы проделали длинный путь.
Они сушеные, их надо сначала замочить, а потом готовить. Из всех блюд слуга не притронулся только к этим грибам, как и предупреждал слуга Маффео.
Беатриче потерла лоб.
– Это ничего не доказывает. Подумай сам… Если бы Маффео в самом деле хотел отравить Джинкима, неужели послал бы слугу со словами, что грибы от него? А если грибы прислал Маффео – значит, произошел несчастный случай: среди съедобных грибов по трагической случайности попались один-два ядовитых. Возможно и другое. Слугу подкупили, и грибы не от Маффео. Или Тайджин лжет. – Беатриче перевела дух. – А как Маффео отнесся к этому обвинению?
– Не знаю. Но отвечать ему придется. – По лицу Толуя пробежала зловещая улыбка. – Сейчас его как раз допрашивает отец. И вряд ли он посмеет обмануть хана.
– А тот слуга, что принес грибы, – его уже допросили?
Толуй покачал головой.
– Мерзавец покончил с собой – в порыве раскаяния всадил себе нож в грудь. Наверное, не выдержал мысли, что стал соучастником страшного преступления. И скоро такая же участь ждет Маффео, этого трусливого негодяя. Надеюсь, отец прикажет подвесить его к седлу лошади, чтобы его разорвало на куски…
– Толуй! – в ужасе вскрикнула Беатриче. – Не забывай, что Маффео и твой друг! Он не сделал тебе ничего плохого!
– Возможно. Но сейчас он показал свое истинное лицо.
Она ничего не отвечала – бессмысленно продолжать разговор. Толуй кипит ненавистью, бесполезно его разубеждать. И вдруг ей в голову пришла одна мысль.
– Идем разыщем того слугу!
– Какого слугу?
– Слугу Маффео, который покончил с собой.
– Мертвеца?! – Толуй пришел в ужас.
– Да. Я хочу убедиться, что он действительно покончил с собой, а не с ним покончили.
Тайно они проникли в помещение, где на грубом топчане, сбитом из бамбуковых палок, лежал мертвый слуга. В ногах у него стоял простой светильник. Никаких поминальных свечей. Контраст со
