образом не свидетельствовало о том, что у него были возможны такие внезапные недомогания.
Долгую беседу имел Турецкий с Вениамином Борисовичем Шульгиным, у которого слезы наворачивались на глаза всякий раз, когда речь заходила об Асафьеве. Тренер уверял, что Арик был одним из наиболее одаренных теннисистов планеты. И если бы не серьезные травмы, от которых он только сейчас сумел... Шульгин осекался. Никак не мог заставить себя говорить об ученике исключительно в прошедшем времени. В общем, если бы не гибель, он снова был бы на первых ролях. Что же касается проигрыша на «Метрополис-2005»... Он, Шульгин, там по известным причинам не присутствовал. А по записи судить трудно. Вообще-то, Арик был функционально готов. Он действительно полностью восстановился. Допинг? Что вы! Диазепам? Такого препарата Асафьеву никто и никогда не назначал. Более того, даже те лекарства, которые продаются без рецепта, Артур всегда оговаривал с врачами заранее. Именно для того, чтобы случайно не нарваться на запрещенные антидопинговым комитетом. Даже тривиальные таблетки от кашля. Не хватило выносливости? Мы рассчитывали тренировочные нагрузки так, чтобы силы оставались и на финал. Поэтому такая игра – загадка и для самого Шульгина. Да, связь с перерывом просматривается. Отравить? Ну, наверное, могли и отравить. Только кому это надо? Андрей Макарович? Нет, что вы! Он настоящий мастер. И пойти на такое?..
Умница Галочка находила свидетелей с улицы. Вспомнив телерепортаж о роскошной асафьевской свадьбе, она нашла оператора МНК Виктора Семикопенко, который его снимал. Ее интересовало: как выглядел Артур под утро после длительного банкета – не был ли пьян, не выглядел ли больным или чрезмерно усталым? Виктор заявил, что Асафьев был трезв и бодр, даже бодрее самого оператора, дожидавшегося его всю ночь в кустах на набережной. В общем, вряд ли Асафьев втихаря злоупотреблял алкоголем.
Только и эти сведения «опоздали». Теперь, когда анализы подтвердили наличие диазепама в организме погибшего спортсмена, актуальным оставался только один вопрос: кто?
Следователи рассадили двух сотрудников Теннисного центра по обе стороны массивного стола.
Турецкий попросил Володю Поремского вести протокол, включил диктофон и начал:
– Проводится очная ставка между Грайнером Семеном Израилевичем и Барковым Андреем Макаровичем.
Участники очной ставки являются свидетелями, согласившимися дать показания по уголовному делу о гибели в автокатастрофе Асафьева Артура Робертовича.
Целью очной ставки является уточнение обстоятельств возможного отравления Асафьева во время игры в теннис на турнире «Метрополис оупен».
Предупреждаю участников очной ставки об уголовной ответственности за отказ или уклонение от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний в соответствии со статьями триста седьмой и триста восьмой Уголовного кодекса Российской Федерации.
Напоминаю вам, что каждый из участников имеет право отказаться свидетельствовать против самого себя, своей супруги и близких родственников, имеет право также заявлять ходатайства и приносить жалобы на действия и решения дознавателя, следователя, прокурора и суда.
Ваши показания могут быть использованы в качестве доказательств по уголовному делу, в том числе и в случае его последующего отказа от этих показаний.
Будьте добры вести себя корректно, воздержитесь от проявления негативных эмоций, экстремистских заявлений и взаимных оскорблений. Отвечайте только на поставленные мной вопросы. С моего разрешения можете задавать вопросы друг другу. Вам понятен порядок проведения следственного действия?
– Да. – Директор Теннисного центра просто излучал готовность сотрудничать со следствием.
– Да, – кивнул Барков.
– Тогда начнем...
Александр Борисович прекрасно понимал, что в сложившихся обстоятельствах очная ставка может не принести результата. Но чувствовал, что Барков нервничает. И, скорее всего, нервничает потому, что вину за собой чувствует. Следствие не могло пока доказать наверняка его причастность к гибели Артура. Но нервное напряжение, в котором тренер находился, должно было рано или поздно дать о себе знать. Он должен был проговориться. Не обязательно сознаться. Просто мог сказать что-то такое, что позволило бы следствию двигаться дальше: дату, случай, место, имя... И только в этом – заставить Баркова чувствовать себя неуверенно и дискомфортно – заключалась истинная цель проводимой очной ставки.
Тем не менее Турецкий накануне вечером определил круг задаваемых вопросов, прикинул очередность и написал шпаргалки с их формулировками.
– Скажите, знакомы ли вы с человеком, сидящим напротив? В каких отношениях вы с ним находитесь? Насколько они тесны и доверительны? Семен Израилевич.
– Я знаю этого человека – Баркова – пять лет. С тех пор как получил назначение на должность директора Теннисного центра. Он работает тренером. Обладает высокой квалификацией и еще более высоким самомнением...
Турецкий жестом остановил возмутившегося было Баркова. И Грайнер продолжал:
– Мы не являемся друзьями или приятелями. Просто Барков – работник Центра и мой подчиненный. – Не удержался и добавил: – К сожалению.
– Поясните. Барков, по-вашему, плохой тренер?
– У меня нет претензий ни к его методике, ни к организации и постановке тренировочного процесса. Но стремление господина Баркова быть в Центре затычкой ко всякой бочке, брать на себя несвойственные тренеру функции руководства, поведение его во время соревнований, в которых принимают участие его дети, все это не красит Центр, расшатывает дисциплину...
– А тебе бы только командовать!
– Я вынужден призвать вас к порядку, Барков. Предоставляю теперь слово вам и напоминаю, что впредь вам надлежит высказываться только с моего разрешения.
– Да, я понял, извините. Конечно, я его знаю, – Барков подбородком показал на Семена Израилевича, – пришел в теннис непонятно откуда – не то из сельского хозяйства, не то из химической промышленности. Назначен таким же функционером – их же племени – из Спорткомитета. Строит из себя большого начальника. Сует нос в организацию турниров, которыми я уже десять лет занимаюсь. Спонсоры ко мне идут. Журналисты ко мне обращаются. Я в Центральном округе представляю Федерацию тенниса России, я заслуженный тренер Российской Федерации. Он же в теннисе никто. Вот и завидует...
Теперь Турецкому пришлось сдерживать возмущенного Грайнера.
– Погодите, господа свидетели. Я вынужден задать вам вопрос: ваши натянутые отношения могут повлиять на характер даваемых вами показаний?
– Нет, – твердо ответил Грайнер.
– У меня с жидами нет отношений, – заявил выведенный из равновесия тренер, кивком показавший, что все равно готов продолжать.
Во время последующего допроса Турецкому пришлось еще дважды останавливать «очников», скатывающихся до прямых оскорблений на национальной почве. Но тем не менее изначально кажущаяся бесперспективной затея с очной ставкой принесла свои, пусть и незначительные, результаты.
Подтвердив все показания Грайнера по поводу незапланированного перерыва во время последнего матча Асафьева, кроме самого факта «отравления» воды, Барков был сбит с толку свидетельствованием Грайнера о его прежних «подвигах». Он-то был уверен, что заявления следователя – блеф, что никто и никогда не подозревал его в оказании противоправной «помощи» своим детям в соревнованиях. А тут выяснилось, что директор Центра давно собирает на тренера компромат. У него были записаны жалобы нескольких родителей на странные недомогания детей, случившихся на «Джуниор старз» прежних лет в поединках с Николаем и Натальей Барковыми. В официальные органы никто из пострадавших, конечно, обратиться не додумался. И каждый полагал свой случай единственным. Грайнер же обнаружил в этом систему. И мог назвать фамилии и адреса свидетелей. И в совокупности эти свидетельства становились обстоятельством, которое никак нельзя было игнорировать.
Поначалу заявлявший, что все это поклеп и клевета, Барков понемногу сник. А после того как Турецкий зачитал результаты экспертизы об обнаружении в крови Асафьева следов диазепама, занервничал уже сильно, заявил в последний раз, что он ничего в воду не подмешивал, и снова замкнулся, отказавшись от дальнейших показаний.
