– В общем, так. Завтра Мэдисон приедет во ВГИК. Прочтет краткую лекцию и проведет кас-тинг среди наших студентов, а они... они будут играть в его фильме!! Я с ним только что по телефону... он, оказывается, отлично по-русски говорит!
– Еще бы, – подтвердила Боровицкая, – его отец – выходец из Владивостока, так что, по сути, он не Стивен Дж. Мэдисон, а Степан Георгиевич Медовников. С точки зрения астрологии это...
– Я уже приготовил приказ, – похвастался Ко-ломиец. – Сделаем его почетным доктором ВГИКа. Отличный ход, а? Плотников, надеюсь, будет, они же знакомы?
– Это непредсказуемо, – покачала головой Боровицкая. – Знаю только, что Артем Александрович на прошлой неделе еще был в Португалии на выборе натуры.
Мэдисон обожал цыган и в каждый свой фильм вставлял эпизод с их участием. Намеревался он это сделать и в Москве, поэтому еще до посещения института его отвезли в ресторан «У Валентины и Ду-фуни Вишневских». Мэдисон умудрялся терять дивиденды там, где остальные их наживали. На следующий день, когда он появился в институте, на мизинце у него скромно, камешком вбок, посверкивал изрядный перстень. Степан Георгиевич Ме-довников, больше известный как Стивен Дж. Мэдисон, поверх толстого свитера носил разноцветный пиджак (рукава зеленые, все остальное – синее), а внешностью походил на партийного функционера или тренера футбольной сборной. Была у него в лице некая застывшая мечтательность, эдакая привычка внушать окружающим собственные утопии.
Институт собрался по такому случаю в Большом просмотровом зале, на сцене расположились проректор Коломиец, сам Мэдисон и молодая женщина, которую он представил как свою музу и любимую актрису, – с короткими волосами на прямой пробор, выкрашенными в цвета его пиджака: слева – синяя часть, справа – зеленая. В руках у нее был небольшой продолговатый футляр. К всеобщему удовольствию, появился даже Плотников. Судя по внешнему виду – проездом откуда-то и куда-то.
Коломиец сказал короткое приветственное слово и упомянул, что час назад звонил ректор, очень переживал, что не может сейчас быть в институте, и передавал гостю огромный привет. После этого он галантно повернулся к сине-зеленой спутнице Мэдисона:
– А как вам нравится в России?
– О! – сказала та. – О!!
– Неужели? – обрадовался Коломиец. – Что же именно? Наша великая культура? Природа? Или, может быть, мужчины?
Американка серьезно кивнула:
– Русские мушины умеют ухаживайт. Наши мушины – они палто держат, но не поднимают, – она показала, – так что надо еще в него сумейт... как говорить? войти, да!
Это геополитическое наблюдение вызвало в зале исключительно одобрение.
– Господин Мэдисон, – сказал Коломиец, подразумевая дежурный комплимент, – что вы думаете о российском кино?
– Да нет никакого кино, – буркнул знаменитый режиссер.
– То есть как это?!
– Никто никогда не видел настоящее кино.
– Я... я не понимаю, – пролепетал Коломиец.
– Кино отдало концы, не успев появиться на свет! – Мэдисон вскочил на ноги. – Его сразу же оккупировали другие искусства! В частности, литература заграбастала, будь она трижды проклята!!! Кино у нас сегодня – не кино, а всего лишь картинка, иллюстрация какого-то текста. А то, что на него надо смотреть, приговорило его к убогой жизни в границах живописи. Эту вторичность пытались преодолеть лучшие режиссеры, и все – тщетно, все провалились! Уразуметь подлинную природу кино, проявить его сущность никому не удалось!
Сине-зеленая подруга Мэдисона сказала ему пару слов по-английски, суть которых сводилась к тому, что надо поберечь голос, ведь впереди еще ка-стинг, съемки и все такое.
Ермилов, по привычке стоявший в дверях, подошел к Косте, который сидел поблизости.
– Он всегда такой бешеный?
– Я его видел только на одной пресс-конференции в Сан-Себастьяне, там было еще круче.
– А что это за женщина с ним? Сказал – актриса, но я что-то не припомню, хотя я, конечно, и не все его картины видел...
– Не было ее у Мэдисона, это точно, – авторитетно заявил Костя. – Это у него фишка такая, каждую новую телку как музу свою представлять.
Мэдисон тем временем, не внявший советам музы, носился по сцене и орал:
– Четыре злодеяния против кинематографа все повторяются и повторяются с маниакальным упрямством! Зависимость от литературы! Зависимость от языка живописи! Зависимость от музыкального сопровождения!
В последних рядах кто-то захлопал.
– И еще – террор и власть актера над изображением, как будто кино придумано для истерик Ни-коль Кидман! Бог кино отвернулся от нас навсегда!
– У вас есть дети? – догадался спросить Коло-миец, чтобы как-то снять накал.
Стивен Дж. Мэдисон вытер лицо и сел. За него милостиво ответила муза:
– Два сына, семи и девяти лет.
– Что они думают про ваши фильмы?
– Они их не видели, – буркнул Мэдисон.
– Но они же знают, что их папа режиссер?
– Естественно.
– Так неужели они не хотят посмотреть ваше кино?
– Тут я поступаю просто. Беру классические диснеевские мультфильмы, переделываю титры, вставляю туда свою фамилию. Для воспитания детей ничего не жалко. – На этом месте американец заметил в первом ряду Плотникова. – Привет, Артем! Кто бы мог подумать, что в этом месте окажется сразу два режиссера? Еще есть вопросы?
И Плотников сказал своим ровным голосом:
– Привет, Стив. Вопросы есть. На переделанном Диснее долго не протянешь. И вот я хочу понять, сможешь ли ты вообще объяснить сыновьям свои заумные фильмы?
– Да не собираюсь я никому ничего объяснять! – с раздражением объявил Мэдисон. – Мое кино – это моя прихоть, моя поза, моя фобия, мои комплексы! Мое наижеланнейшее желание, которому я не привык ставить преграды! И знаете почему? Да потому что я невероятно привязан к себе, к своим недостаткам и достоинствам! – Мэдисон повернулся к Коломийцу. – Сделаем перерыв. – И кивнул своей даме. Она открыла футляр.
Ермилов подумал: «Вот хорошо бы она сейчас достала оттуда, как Джим Кэрри в „Маске“, автомат Томпсона и дала пару очередей в потолок!» Но все оказалось еще лучше, в футляре лежала флейта. «Ах да, – вспомнил Ермилов, – Мэдисон же еще и флейтист, говорят».
Плотников вежливо похлопал. Все остальные почувствовали себя членами оркестра, отложившими на время свои инструменты единственно затем, чтобы подчеркнуть виртуозность солиста.
Американец бережно взял флейту в руки, она оказалась очень маленькая, изогнутая и никелированная – это была флейта-пикколо. Он поднес ее к губам, и его физиономия партфункционера или футбольного тренера приняла концентрированно-одухотворенный вид. Мэдисон дунул, и в эту секунду Ермилов вспомнил, что пикколо обычно применяют в тех музыкальных эпизодах, где требуется изобразить грозу, ветер или даже сражение. Резкий свист разрезал тишину, и человек сто в зале одновременно схватились за уши. Более неприятных звуков Ермилову в своей пока еще не длинной жизни слышать не приходилось. Он подумал, что ректору, пожалуй, подфартило.
КИРА
О том, что Кира появилась, Ермилову сообщил Клементьев, он специально разыскал плотников-скую группу, которая на третьей паре сидела в видеозале, где кино показывали видеомагнитофоном через «пушку» на большой экран. Плотникова, разумеется, не было, да и сама «мастерская Бертолуччи» на регулярных занятиях выглядела сильно поредевшей – из мастерской никто не ушел, но многие вели себя очень уж избирательно.
