двухкомнатную квартирку, оборудованную электроникой и бытовой техникой, в малоэтажном таунхаусе, которые только начали тогда строить в пригородах Москвы. И Марина получила то, к чему всегда стремилась, – возможность жить самостоятельно. Она вполне могла ухаживать за собой: готовить, стирать, принимать ванну, выезжать по пандусам гулять в скверик перед дверью. Работала редактором в издательстве, что позволяло жить не бедствуя. Выпустила два сборника стихов. Вела на дому небольшую литературную студию. Ограниченная в передвижении, она в стихах путешествовала, переносилась в разные страны, посещала горные вершины, пересекала бескрайние моря. Лишенная возможности встречаться с молодыми людьми, много и тонко писала о любви. Рецензенты называли ее последним романтиком века.
Вместе с тем она была прагматичной и мудрой с житейской точки зрения. Умела экономить, знала цены на все товары в ближайших магазинах, скрупулезно рассчитывала наперед все свои траты. Редкое сочетание возвышенной души и логичного разума позволяло ей прекрасно разбираться в людях. Она любила общение, встречи, разговоры. Была рада каждому новому человеку. Но некоторым отказывала от дома раз и навсегда.
Борис ее нежно любил. С самого детства он опекал ее, пока она действительно не стала самостоятельной. Навещал ее не слишком часто: научная деятельность требовала многочисленных и порою длительных командировок. Но если выпадал выходной – непременно ехал поболтать с сестренкой. С ней компьютерный гений, как ни с кем, ощущал себя человеком. Слушал новые стихи, рассказывал о своих делах и проблемах. И всегда знал, что найдет понимание и сочувствие. А то и дельный совет.
– А скажите, Полина Давидовна, – продолжала интересоваться Перова. – Что, по-вашему, привело к исчезновению профессора? У него были враги?
– Нет, по-моему. У него могли быть и недоброжелатели, и завистники – такое случается не только в науке, но в любой сфере профессиональной деятельности. Когда кто-нибудь достигает значительного успеха. Но ненавидеть, чтобы похитить человека... Нет, я таких не знаю.
– Так в чем же причина?
– Вероятно, направление научных работ. Кому-то очень хочется знать, чего мы достигли.
– Спасибо вам за помощь, Полина Давидовна. Вы можете идти.
Едва Задонская скрылась за дверью, в кабинет, который он сам же любезно и предоставил для работы следователя, заглянул Лукша.
– Еще кого-нибудь вызывать сегодня?
– Нет, Юрий Иванович. На сегодня достаточно. – Светлана устало покосилась на часы. – Спасибо вам. До свидания.
– Он жив? Только ответьте честно. Не бойтесь, с коляски я уже никуда не упаду.
Александр Борисович внимательно смотрел на сидящую в кресле миловидную женщину, стараясь не фиксировать взгляда на неподвижных ногах, покрытых теплым пледом. И встречал в ответ спокойный и мудрый взгляд с глубоко спрятанным привычным страданием. Чертова профессия. Почему он должен выступать недобрым вестником, несущим очередную боль людям, которым и так несладко?..
Впрочем, он сам взвалил на себя эту нелегкую ношу. Поремский побывал у отца пропавшего академика, еще когда Турецкий в Германию летал. Старик воспринял новость стойко, рассказал все, что знал, хотя, как оказалось, был не слишком осведомлен о сыновних делах. Просил об одном: чтобы без крайней необходимости не тревожили дочь-инвалида. Беспокоился за нее. Но теперь Турецкий решил, что время приспело. Тем более вечно скрывать от сестры исчезновение брата вряд ли было возможно.
– Я не знаю, Марина Сергеевна. Честно. Но очень хочу выяснить это и надеюсь, что мы не опоздали.
– Спасибо. Я вам верю. Но объясните конкретнее, что произошло? Не каждый день у меня случаются гости из Генеральной прокуратуры. Вряд ли вы зашли испробовать моего чаю.
– Да, Марина Сергеевна. Вести пока недобрые. Борис Сергеевич не вернулся в свой «Маяк» после поездки на выставку в Ганновер.
Сестра академика кивнула, не слишком вникая в смысл сказанного:
– Я знаю. Он собирался там быть.
– Где «там»? – Турецкий сделал стойку.
– Вы не так меня поняли. Я имела в виду выставку.
– Ясно. После выставки его никто не видел.
– Но ведь и мертвым не видели?
– Нет.
– Хоть это внушает некоторую надежду. Тогда спрашивайте. Вы ведь пришли задавать вопросы?.. – Поэтесса действительно держалась стойко и даже постаралась вежливо улыбнуться. – Хотите все же чаю?
Турецкий отрицательно помотал головой:
– Спасибо, но время не ждет. Может быть, как-нибудь потом. А пока давайте действительно приступим к делу. Я обязан запротоколировать нашу беседу. И должен предупредить вас о том, что за отказ от дачи показаний или за дачу ложных показаний вы можете быть привлечены к уголовной ответственности.
– Спасибо. Я знаю.
– Ну что же, хорошо. Ответьте тогда: вы были в курсе, чем занимался ваш брат?
– Конечно. Он придумывал принципиально новую архитектуру компьютера.
– Вы посвящены в тонкости?
– Что вы, – опять улыбнулась Марина. Но улыбка снова вышла горькой. – В тонкости, я вас уверяю, поскольку хорошо знаю Борю, не посвящен никто. Но мы часто обсуждали с ним общие вопросы, подходы к проблеме, философский аспект, если хотите.
– Что именно? Можете в двух словах?
– Конечно. Потому что проблема стара как мир. Дело в том, что фон Нейман в свое время допустил ошибку. А все современные вычислительные средства вынуждены ее повторять. Любой самый лучший компьютер управляется потоком команд. А в жизни так никогда не бывает. Человеческий организм, превосходящий любой компьютер, управляется потоком данных. Понимаете?
– Не очень.
– Тогда давайте, как говорится, от печки. Основные части компьютера фон Неймана – вычислитель и логическое устройство. И любое действие его осуществляется только по команде из определенного перечня. Допустим, когда стемнело, надо включить свет. Анализатор освещенности дает сигнал процессору: темно. Тот выбирает нужную команду: зажечь лампу, которая при выполнении вырабатывает соответствующий импульс. Исполнительное же устройство – транзистор какой-нибудь – пропускает ток в нужную цепь. Примерно так же действует человек, размышляющий над обстановкой вокруг: взглянет за окно – вроде бы стемнело. Посмотрит на часы – так и есть. Семь вечера. Ага, думает, пора бы и свет зажечь. После этого встает и тянется к выключателю...
– Ну правильно, – покивал Турецкий.
– А на самом деле не совсем так, – приподняла краешки губ собеседница. – Вам никогда не приходилось ловить себя на том, что рука сама нашаривает выключатель, когда вы увлечены, к примеру, интересной книгой?
– Пожалуй.
– Ваш организм ухитрился отреагировать на изменившиеся данные о внешней среде без вмешательства головного мозга. Руке оказалась не нужна команда центра. Она работала без вашего участия вроде бы.
– Спинной?
– Не исключено. Я не нейрохирург и даже не технарь. Поэтому не могу судить наверняка, но Боря считает, что спинной мозг человека, в отличие от головного, – это не командный центр, а некая многомерная маска, сразу преобразующая входное воздействие в выходное. Подавляющее большинство реакций человека именно такое. И по этому же принципу Боря думает построить суперкомпьютер. Он при прочих равных условиях всегда будет быстрее того, в котором есть промежуточный этап: анализ и выборка необходимой команды. Не исключается при этом и возможность традиционного программного управления. Но
