– Входите, – проворчала она, указав на стул в просторной прихожей.
С первого взгляда на прихожую можно было сказать, что здесь редко появляются гости: новая мебель сияла чистотой и пахла, как в магазине. Только одна странная деталь, картина «Святое Сердце Христово» в массивной темной раме прямо напротив двери, говорила о том, что здесь не мебельный салон, а частное владение. Обязательная принадлежность женского монастыря девятнадцатого века в этой прихожей она была так же неуместна, как исповедальная кабинка в казармах морской пехоты. На других стенах висели традиционные пейзажи Озерного края в светлых рамочках. Возможно, Деверо-Олмонд таким образом ставил в известность о своих религиозных убеждениях всякого входящего, ведь не станет же хозяин дома ни с того ни с сего выставлять прямо перед входом «Святое Сердце».
Дверь, за которой скрылась, предположительно, прислуга-экономка-жена-компаньонка, раскрылась, и в проеме показалось ее лицо. Она с пристрастием изучала меня водянисто-голубыми глазами, от которых не укрылись мое недоумение по поводу картины.
– Он занимается пересадкой, – провозгласила она.
– Понимаю.
– В парнике. Он встретится с вами там.
Она провела меня через кухню» украшенную библейскими картинками и жизнеутверждающими поговорками в веселеньких рамочках, и, распахнув дверь в сад, указала рукой на парник.
– Благодарю вас, – тихо сказал я.
Облик Мортона В.И. Деверо-Олмонда совершенно не соответствовал его длинному звучному имени. То есть роста он действительно был немалого, но аристократической стати лишен начисто, – так себе, орясина какая-то, и все. И на пенсию ему еще рановато. В одной руке он держал садовую лейку, в другой – лопатку и, похоже, раздумывал, чем воспользоваться в первую очередь. Я изобразил на лице самую приветливую улыбку и протянул ему ладонь. Мой жест озадачил его еще больше: чтобы ответить на мое приветствие, следовало переложить лейку в руку, сжимавшую лопатку. Потом он вдруг догадался опустить садовые инструменты на землю, вытер руки об обшлага рубашки и вяло пожал мою ладонь.
– Прошу извинить меня, мистер Кьюнан. Трудно оторваться от этих прекрасных малюток, – сказал он высоким неровным голосом, показывая на лоток с рассадой.
– Я приехал к вам по поручению Марти Кинг. Она попросила меня заняться судебным делом ее отца, чтобы найти возможность для его досрочного освобождения из заключения.
– Непростое поручение. Я бы даже сказал невыполнимое. Он упрямец, этот Кинг. У него была возможность подать просьбу о досрочном освобождении после того, как он отсидел одну треть положенного срока.
– Действительно, в этом-то и проблема. Человек настаивает на том, что невиновен и что суд был нечестный, и в то же время.
Деверо-Олмонд отпрянул назад, как от пощечины. Он надул щеки и медленно выдохнул.
– Нечестный суд? Такое утверждение звучит слишком резко даже из уст Кинга. В этой стране нечестных судов не бывает. Несоблюдение процедуры – вот что я имел в виду, когда писал письмо.
– Мне показалось, вы намекнули на то, что Джеймс Макмэхон должен был настоять на пересмотре дела, когда присяжная подслушала ваш разговор.
– Ни на что я не намекал, – сказал он, поворачиваясь к своим саженцам.
– Марти, то есть миссис Карлайл, пришла именно к такому выводу после прочтения вашего письма.
– Макмэхон был очень опытным барристером. Он надел мантию адвоката еще в молодости, человек блестящего ума, один из лучших в нашем северном округе. Он сам предложил передать дело в апелляционный суд, а там решили, что судья, который вел дело Кинга, правильно руководил присяжными, поэтому я уверен, что ваши усилия напрасны.
– Боюсь, мы говорим о разных вещах. Марти восприняла ваше письмо как доказательство того, что в слушании дела ее отца было допущено немало ошибок, и не только Макмэхоном, но и судьей, который вел процесс таким образом, что присяжные проигнорировали доводы Макмэхона, упиравшего на непреднамеренность убийства, хотя Кинг утверждал, что он никогда никого не убивал.
Я вытащил носовой платок и вытер взмокший лоб. Температура и влажность в парнике приближались к тропическим.
– Давайте выйдем отсюда, – предложил Деверо-Олмонд. – Вы напоминаете мне английских игроков в крикет на поле индийских хозяев в сезон муссонов.
Мы присели на деревянной скамейке под вишневым деревом. Тут он решил ответить на вопрос, который, видимо, прочел в моих глазах.
– Жена моя скончалась несколько лет назад. Бернадетта, ее старшая сестра, взяла на себя заботу о хозяйстве. Надеюсь, она не очень сурово обошлась с вами на пороге. Порой она слишком ревностно охраняет мой покой.
В ответ я вежливо улыбнулся, воздержавшись от замечания, что ему нужен кто-то, кто бы заботился о нем самом, а не только о его покое. Жилет у него был застегнут не на ту пуговицу, а носки, выглядывавшие из-под штанин, были разного цвета.
– Так вот, на суде произошло следующее. Макмэхон полагал, что лучший выход для Кинга – признаться в непреднамеренном убийстве, рассказать присяжным, что он выстрелил в жертву в целях самообороны и даже автоматически, поскольку имел за плечами хорошую военную подготовку. Кинг и слышать об этом не желал, тем не менее Джеймс Макмэхон решил сохранить эту линию защиты как последний шанс. Знаете, как бывает в таких делах: подсудимый в процессе суда видит, что обвинение выстроено стопроцентно против него, и понимает, что нужно хвататься за соломинку. Но Кинг оказался непробиваемым упрямцем, несмотря на неоспоримые улики.
– Кинг считает, что улики не были неоспоримыми.
– Из-за того, что Кинг не пожелал признать свою вину, благие намерения Макмэхона обернулись
