его хмурилось.
— Опять? — мягко переспросил он. Ругая себя за несдержанность, она проговорила умоляюще:
— Пожалуйста, не обращайте внимания! И где… где вы взяли пистолет?
— Я всегда чувствую себя увереннее с пистолетом под рукой, — ответил он спокойным, ровным тоном; в эту минуту он был совсем таким, как раньше, до потери памяти. Однако тут он заметил разорванный ворот ее платья, и его спокойствия как не бывало.
— Этот скот разорвал ваше платье! Будь он проклят! Какая жалость, что я не пристрелил его! Глупышка, почему вы раньше не сказали мне об этом? И что, хотелось бы знать, означали его последние слова? О чем вообще шла речь?
Ею овладело абсурдное желание рассказать ему все — всю правду — и немедленно. Но к чему это приведет? К бесконечным объяснениям и вопросам, на которые, честно говоря, у нее вовсе не было сил. Хотя ночь была теплая, ее бил озноб, и, отбросив колебания, она сказала только:
— Да… он разорвал платье, а другого у меня нет, чтоб ему пусто было!
Он неожиданно рассмеялся. Затем, взглянул на нее еще раз, резко проговорил:
— Проклятье! Мне осточертела эта болезнь. Идите сюда.
Он протянул руки, и она, вся дрожа от волнения, почти упала в его объятия.
— Я… я не понимаю, что со мной происходит, — пролепетала она, стараясь сдержать охватившую ее глупую слабость.
Он крепко обнял ее, прижимаясь щекой к ее волосам.
— Зато я понимаю, — успокаивающе сказал он. — Это шок, вы только сейчас начинаете осознавать происшедшее. Мне доводилось наблюдать такое сотни раз. Все тяготы последних дней легли на ваши хрупкие плечи, дорогая, и, хотя вам кажется, что вам любые испытания по плечу, вы просто слабая женщина, в чем я очень рад убедиться.
Она и была просто женщиной — слабой женщиной — и льнула к нему, борясь со слезами, которые всегда презирала. Он так крепко прижимал ее к себе — а она пыталась этого не замечать, — как если бы решил никогда не выпускать из своих объятий.
— Бедняжка моя дорогая! — ласково говорил он. — Все кончилось, не волнуйтесь. Теперь вы в безопасности.
Сара понимала, что должна взять себя в руки. Да, сейчас капитан сильнее ее, но завтра?.. Завтра она вновь столкнется лицом к лицу Тигвудом, и от нее будет зависеть судьба ее спутников и жизнь капитана.
Но она слушала его ласковый голос, ощущала нежное, волнующее прикосновение руки к ее спутанным волосам, и это лишало ее воли и сил. Магнус когда-то учил ее не хныкать и не отступать перед испытаниями, уверенный, что у нее достанет храбрости самостоятельно бороться и побеждать невзгоды. Десси тоже не баловала ее нежностью; один только Хэм частенько таскал ее на закорках. Сара и не подозревала, что чье-либо прикосновение будет ей так сладко: она не любила, когда до нее дотрагивались.
Но сейчас ей хотелось одного: прижаться к нему и тихонько плакать, хоть ненадолго позабыв об ужасах прошедшего дня и страхах, которые принесет грядущий. Как заманчиво сбросить с плеч заботы и тяготы, поддаться медленным, гипнотическим движением его рук, гладящих волосы, обнимающих ее талию.
И она прильнула к нему, устало закрыв глаза, согретая его теплом. Она как будто неспешно плыла в лодке, укачиваемая ласковыми волнами.
— Бедняжка, — повторил он, еще сильнее обнимая ее здоровой рукой. — Ты совсем измучилась. Меня мало высечь за то, что я позволил тебе одной пройти через эти испытания. Но теперь моя очередь позаботиться о тебе.
Ни слова не говоря, он поднял ее на руки, не обращая внимания на свою полузажившую рану. Она попыталась протестовать, но язык не слушался ее, она пробормотала только:
— Нет, нет. Твоя рука! Я же очень тяжелая…
— Моя рука почти зажила, а ты почти ничего не весишь, особенно в последнее время.
С неожиданной нежностью он опустил Сару на кровать и принялся раздевать ее с привычным спокойствием, как если бы и впрямь проделывал это каждый вечер в течение двух лет, что они были, по ее словам, женаты.
Она чуть не рассмеялась: возможно ли, что он на самом деле поверил в ее ложь? Его слова с трудом доходили до ее затуманенного сознания, и она едва ли поняла, что осталась в одной сорочке. Продолжая обнимать ее одной рукой, он другой укутал Сару покрывалом как ребенка. Она знала, ей нужно воспротивиться, но лежать было так удобно, не то что на жестком матрасе на чердаке, где она провела с Десси последние несколько ночей. Какой-то частью рассудка она отметила, что лежит на пуховой перине, которую сама же принесла сюда, но мысли были путаные, вялые, все казалось неважным и нереальным. Никогда еще она так не уставала…
Сознавал ли он, что на этой огромной кровати их разделяет тщательно возводимый ею барьер ее вины перед ним, ее — пусть и необходимой — лжи; однако довольно скоро она обнаружила, что барьер этот рухнул. Лампа погасла, и он лег рядом с нею, бережно обнимая ее здоровой рукой.
Вновь в какой-то части ее рассудка вспыхнула тревога, она попыталась удержать глаза открытыми, но ей было так мягко, так удобно, она могла бы, наверное, уснуть и проспать здесь целую неделю. А потом она проснется и узнает, что все их беды закончились, все наладилось… С этой утешительной мыслью она провалилась в сон.
Все, что случилось потом, неизбежно должно было случиться. Стало неизбежным с той самой минуты, как она затеяла свою отчаянную и глупую игру. Она вынудила его жить в придуманном ею, несуществующем мире, а значит, его вины тут не было. Вся вина лежала на ней: ей следовало бы знать, что, если играешь с огнем, рано или поздно обязательно в нем сгоришь.
Даже тогда, ослабев от раны, он был гораздо сильнее ее, но, терзаясь впоследствии угрызениями совести, она все же не могла обвинить его в том, что он заставил или принудил ее к чему-то. Это она, Господи помоги ей, она сама подтолкнула события, а он, возможно, и не думал ни о чем подобном, желая лишь, чтобы она спокойно выспалась в его надежных объятиях. Она внезапно проснулась среди ночи. Ее собственный сдавленный крик еще звучал в ее углах. Первые лучи рассвета едва начали рассеивать непроглядную ночную тьму. Ее напугал тревожный сон, и она в первую минуту не могла сообразить, где находится.
Затем ее волос коснулась знакомая рука, и она услышала сонный голос:
— Все в порядке, любовь моя. Это просто плохой сон. Спи.
Она по-прежнему находилась во власти своего ночного кошмара: сердце отчаянно колотилось от страха, руки лихорадочно искали, за что бы уцепиться в зыбком, качающемся мире.
— Что?.. — бессмысленно произнесла она, успокаиваясь в его уютном объятии. Почти засыпая снова, она потерлась щекой о его гладкую теплую кожу.
— Ты в безопасности, дорогая, — услышала она, и он придвинул ее к себе поближе. — Я с тобой и никому не позволю тебя обидеть.
Это были лишь пустые слова, но, почти не веря им, она все же почувствовала облегчение и покой. Как давно, с самого ее детства никто не обнимал ее так, уверяя, что она в безопасности! В странном состоянии полуяви, полусна эти слова звучали как магическое заклинание, обволакивая и успокаивая Сару.
Ей пора было вставать и возвращаться в свою жесткую постель. Но под ее щекой ровно билось его сердце, и она поспешила спрятаться опять в сон, как под слишком короткое одеяло, не желая возвращаться к холодной реальности, где всегда и во всем приходилось полагаться только на себя. Реальности, в которой снова будет Тигвуд, его плотоядные глаза и лапающие руки, его угрозы; будет постоянное беспокойство о судьбе и благополучии капитана, не говоря уже о ее собственных проблемах и переживаниях, в которых ей не хотелось признаваться даже себе самой. К ней вновь вернутся мысли о необходимости узнать поскорее, о том, что случилось с ее отцом, Хэмом и Джефом. Отчаянно цепляясь за последние остатки забвения, она закрыла глаза и прижалась к нему теснее.
Рука капитана продолжала медленно, убаюкивая, поглаживать ее волосы. Она благодарно вздохнула
