у вас, я хочу с ним поговорить.
Отложив газеты, Клэр прислушивалась к доносившимся до нее обрывкам разговора Лессинга с сестрой, но он ограничивался короткими и резкими вопросами, по которым невозможно было догадаться, что за происшествие случилось в доме в Шрусбери. Потом он взял сигарету и сказал:
— Сестра вызовет врача по телефону.
— Но что случилось?
— Утром мама упала с лестницы и сломала ногу. Перелом шейки правого бедра.
— Так я и знала! Как только зазвонил телефон, я сразу подумала, что это тебе из дому…
— Алло! Да, это Лессинг…
Деловым тоном он несколько минут обсуждал меры срочной помощи. Положив трубку, заговорил с нескрываемым возмущением.
— Сколько я ей об этом твердил! — негодовал он. — Я раз пятнадцать повторял, что надо быть осторожной с этими ступеньками. Какая-то ловушка, катакомбы, а не лестница. И теперь, когда она все-таки упала, — а я всегда знал, что это когда-нибудь случится, — она закатывает истерику и отказывается ехать в больницу. Пэттерсон, ее врач, не смеет настаивать, он понимает ее состояние, но вряд ли ему удастся найти для нее сиделку. А от Генриетты помощи не дождешься.
— Значит, тебе придется ехать?
— Вечером к нам придет Харроу с женой, и мне нужно с ним побеседовать, а утром — клиника, да еще на завтра записаны два пациента.
— Но перелом бедра в таком возрасте…
— Да, это опасно.
— Мамина тетка Дженет упала точно так же и не выздоровела. Для нее это оказалось слишком большим потрясением. Но ей было уже восемьдесят.
— Мама не умрет, по крайней мере в ближайшее время.
— Но если бы это все-таки произошло и тебя бы не было рядом, ты бы себе этого не простил.
— Да, ехать надо, я понимаю. Но мне чертовски не хочется! Ты знаешь, каким я возвращаюсь, проведя с ней сутки под одной крышей.
— Я посмотрю расписание поездов.
С ловкостью опытной горничной Клэр спокойно собрала разбросанные газеты, аккуратно сложила их и нашла расписание, а Лессинг тем временем лишь негодовал и, казалось, не думал собираться в путь. С тех пор как он переселился в Лондон, оставив мать в Шрусбери, он стал питать к ней глубокое и искреннее уважение, осознав, что по-настоящему привязан к ней. Она обладала талантом обаятельной комедийной актрисы: ее гнев никого не мог обидеть, а ее глупость была непроходима, но иной раз она удивляла всех смелыми догадками, что украшало и разнообразило ее главную роль. С ней было невозможно соскучиться, она писала замечательные письма, выявлявшие всю ее глупость, неизлечимую самоуверенность и такую проницательность, какая порой просто всех поражала.
Лессинг, еженедельно получавший письма от матери, читал их с наслаждением и всякий раз старался сочинить занимательный и остроумный ответ.
Но он не мог пробыть с ней рядом больше двух часов. В течение первого часа общения она была столь же забавна, как и ее письма, но затем, хотела того или нет, становилась просто невыносимой. С непреодолимой настойчивостью она яростно отстаивала свое мнение, а на следующее утро с удвоенным пылом возобновляла вчерашний спор. Она жила в окружении врагов-соседей, которых презирала и которые раза два в год позволяли ей высказать все, что она о них думает. Лессинг, прожив у нее два-три дня, прощал ее быстрее, чем соседи, но всегда, когда возвращался домой из Шрусбери, его вновь начинало мучить заикание, омрачавшее молодые годы.
Клэр, как ни странно, легко поладила с миссис Лессинг, хоть и не питала к ней никакой особой симпатии. Когда Клэр бывала в хорошем настроении, то не обращала никакого внимания на язвительные замечания свекрови, и той приходилось нехотя признавать неуязвимость невестки. Клэр иной раз бывала не менее бестолкова, чем миссис Лессинг, но иногда проявляла и не меньшую прозорливость. Именно Клэр догадалась, а потом осторожными расспросами добилась подтверждения своего предположения, что ее свекровь богата. Она очень удивила Лессинга этой новостью. Лишенный всякой деловой хватки, он вначале отказывался верить в то, что у его матери может быть нечто большее, чем небольшой доход, позволяющий сводить концы с концами. Но доказательства, представленные Клэр, заставили его в это поверить.
Через некоторое время богатство матери стало для Лессинга ее естественной принадлежностью, и он не задумывался о том, чем это может обернуться для него в будущем. Однако Клэр, без конца твердившая сумму, которую ей удалось вывести, и постоянно упоминавшая возраст его матери, выдавала тем самым свой корыстный интерес к ожидаемому наследству. И он осознал, что после смерти мать доставит ему гораздо больше неприятностей, чем доставляла при жизни. Ведь если у него появится счет в банке, жена станет предъявлять ему непомерные требования, и из-за ее любви к показной роскоши ему придется распрощаться со своим привычным образом жизни. Клэр со скромными средствами к существованию еще терпима, но разбогатевшая Клэр станет невыносимой. А теперь ему надо ехать и сидеть с матерью, изображая сыновью заботу, да еще пытаться вывести ее из депрессии. К тому же с ростом его раздражения будет расти и страх, что она умрет и свалит на него свое богатство.
— Твой поезд отходит в одиннадцать десять, — сказала Клэр, — и прибывает в три двенадцать. Тебе надо торопиться. Сложить твои вещи?
Осознавая истинную причину своего недовольства, он заговорил о второстепенных делах.
— Я так хотел повидаться сегодня с Харроу! — пожаловался он. — Собирался обсудить с ним полдюжины разных тем!
— Ты можешь пообедать с ним на этой неделе, когда вернешься.
— Да, но это не то же самое.
— Я знаю, дорогой. Это очень печально, но твоя несчастная мама ждет тебя. Что ты возьмешь с собой?
— Пижаму и чистую рубашку. Вполне достаточно.
— А может быть, стоит захватить чемодан побольше и положить черный костюм, просто так, на всякий случай?
— Пожалуйста, не накликай беды!
— Ни в коем случае, — сказала она, еле сдерживая раздражение, — просто я волнуюсь…
— Да, конечно.
— Хорошо, я уложу кое-какие вещи в сумку, с которой мы выезжаем по воскресеньям, а сейчас надень-ка твидовый костюм. Если тебе еще что-нибудь нужно…
— Мне ничего больше не нужно.
— Надеюсь!
— Я вернусь завтра днем. Переночую в Шрусбери и прослежу, чтобы для мамы все было сделано. Думаю, возможность поиздеваться надо мной будет для нее лучшим лекарством. Главное — найти сиделку и оставить маму на ее попечение. Это все, что я могу сделать.
Клэр сложила вещи, а Лессинг из чувства противоречия не последовал ее разумному совету и сменил фланелевые брюки и домашнюю кофту не на твидовую пару, а на темный лондонский костюм. Часы и бумажник, носовой платок, восемь или десять шиллингов серебром — все это он нащупал в карманах нервными пальцами рассеянного человека, вечно неуверенного, все ли нужные вещи он взял с собой. И тут Лессинг обнаружил письмо, адресованное сэру Симону Киллало.
— О Господи! — воскликнул он, с ужасом осознав, что оно лежит в кармане несколько дней, а именно со вторника, с того самого вечера, когда они с мистером Бикуллой предавались удовольствиям.
— Что случилось? — спросила Клэр.
— Я нашел письмо, которое забыл отправить. Я давно не надевал этот костюм.
— А оно важное?
— Не очень, но… ладно, ничего не поделаешь. Пойду за такси.
Лессинг вышел, держа письмо перед собой как на подносе и решительным жестом опустил его в почтовый ящик на углу. Потом остановил такси и увидел, что Клэр уже вынесла к подъезду его сумку, плащ и пару журналов, чтобы он не скучал в поезде. Она взяла с него обещание передать привет матери и
