— Хочешь исповедоваться в грехах, Евгений?
— Хочу, Викентий Алексеевич… Три дня назад вы меня спросили: «Что происходит между комсомольцами и мастером Гасиловым?» Тогда я вам ничего не ответил…
Тихий отдаленный гром послышался за окнами. Это шел на север рейсовый реактивный самолет; гром приблизился, некоторое время казался похожим на рокот обыкновенного мотора, затем опять превратился в майский ранний гром. Представлялось, как на фоне морозного, чистого и яркозвездного неба вспыхивают предупредительные огни самолета. Когда шум самолета совсем утих, Женька смущенно, с извинительной интонацией произнес:
— Я и сегодня вам ничего не расскажу о конфликте с Гасиловым… Дело в том, Викентий Алексеевич, что декабрьские морозы, кажется, помогли нам понять Гасилова. Думаю: попался!
Редко-редко лаяли собаки, печка потрескивала горячими кирпичами.
— Конфликт с мастером Гасиловым так серьезен и глубок, — еще тише прежнего произнес Женька, — что мы чувствуем такую же ответственность, какую, наверное, чувствовали все комсомольские поколения в трудные минуты жизни… А тут еще… Понимаете, комиссар, нехорошо получается у меня с парторгом… Смотрите, вы для меня — партия.
Женька на секунду зажмурился, потом, встряхнув головой, попросил:
— Лидия Анисимовна, нельзя ли еще чашку чаю? Ей-богу, еще не согрелся.
Прохоров расцепил руки, сложенные на груди, задумчиво наклонив голову, прошелся по комнате. За открытыми окнами мерцала разноцветными бакенами Обь, слышался знакомый стон гитары в ельнике, хохотали под старыми осокорями девчата. Была уже настоящая ночь, но прохлады она не принесла, под нейлоновой рубахой задыхалось тело, и Прохоров подумал, что давно бы надо купить другие рубахи, но все никак не соберется…
— Женька так ничего и не рассказал о конфликте с мастером Гасиловым, — после грустной паузы сказал Викентий Алексеевич. — Он был сложным… Иногда казалось, что Евгению под сорок, порой он выглядел шестиклассником…
Прохоров вернулся на место.
— Вы хотите сказать, Викентий Алексеевич, — спросил он, — что история с Гасиловым вам кажется детской игрой…
— Нет и нет! — перебил Викентий Алексеевич. — Игрой в этой истории было только то, что ребята скрывали от всех и вся формы и методы борьбы с Гасиловым, хотя права на это не имели… Да и я, коммунист, виноват. Надо было развенчать эту игру, поговорить с Голубинем, помочь им со Столетовым понять друг друга. Еще это несчастье у Голубиня…
Капитану Прохорову было хорошо в этом доме, где разговаривали и думали точно на таком же языке, на котором разговаривал и думал сам Прохоров. Он отошел от окна, сел напротив Викентия Алексеевича и так посмотрел на его провалившиеся глазницы, словно ждал вопроса.
— Когда вы собираетесь проводить следственный эксперимент? — спросил Викентий Алексеевич.
— Дня через два-три, — ответил Прохоров, обрадовавшись тому, что в тоне вопроса не было ничего, кроме желания узнать о времени проведения эксперимента. — Дня через два-три, Викентий Алексеевич…
Наступила пауза, после которой полагается прощаться с хозяевами, и Прохоров решительно поднялся:
— Спасибо, Лидия Анисимовна, признателен за вашу откровенность, Викентий Алексеевич, мне пора бежать по своим милицейским делам… До свидания!
Радин тоже поднялся.
— Минуточку, Александр Матвеевич, — попросил он. — Мне хочется, чтобы вы знали о той фразе, которую преподнес мне Женька уже в мае. — Он задумался, вспоминая. — Евгений сказал: «Можете сколько угодно иронизировать, но я не побоюсь параллели с молодогвардейцами Краснодона… В смысле мужества, конечно… Вот, комиссар, какое серьезное дело — борьба с мастером Петром Петровичем!»
7
Прохоров сидел на раскладушке, шестеро парней устроились в кабинете свободно, каждый по своему вкусу; в комнате горела настольная лампа под зеленым абажуром, за окном мерцала река, разделенная лунной полосой…
На тяжелом деревянном табурете сидел наверняка Борька Маслов — по морщинам на лбу видно, что прирожденный математик и отличный шахматист; тот, что переминается с ноги на ногу, этакий медведина — Мишка Кочнев; те двое — это Леонид Гукасов и Марк Лобанов — кто из них Леонид, кто Марк — понять пока никак нельзя: оба смущенно улыбаются, оба розовощеки, как новогодние поросята.
А вот на подоконнике устроился Геннадий Попов — личность явно незаурядная; хорошей лепки нос, твердые губы в трещинах, глаза премудрые, собачьи, как у мастера Гасилова, в загнутой вверх левой брови столько воли и характера, что ого-го-го! Кремень, а не вчерашний десятиклассник.
Ну, а рядом с ним посиживает Андрюшка Лузгин — громадный, добрый, растерянный, считающий себя убийцей Столетова…
Вот она, основная ударная сила сосновского комсомола, друзья и приятели Женьки Столетова, целых шесть голосов за то, чтобы снять с работы мастера Гасилова.
Возле притолоки стоял участковый инспектор Пилипенко.
— Я понимаю, братцы, — задумчиво говорил Прохоров, — что трудно восстановить сумбурную речь Женьки на комсомольском собрании, но я-то, милицейская душонка, должен знать, о чем он говорил…
Прохоров был веселый, свежий, хотя стрелки часов уже соединились на двенадцати.
— Теперь модны социологические анализы, так в чем же дело? — продолжал Прохоров. — Кто нам помешает сделать вид, что мы занимаемся социологией? Я вас, братцы, собственно, и собрал для того, чтобы выяснить, отчего вы все голосовали против Гасилова… Другой цели у меня нет… Давайте высказывайтесь…
Врал Прохоров только в той фразе, которая сама собой возникла в разрыве двух правдивых фраз, то есть в словах: «Другой цели у меня нет!» Цель у него была, да еще какая — ему хотелось послушать ребят, поглядеть на них, расположив к себе, настроив на искренность и полную утрату бдительности, огорошить самым главным вопросом. Таким образом, капитан Прохоров врал в главном — ему вовсе не требовалось сейчас знать, о чем говорил Женька на собрании.
— Начнем с Попова! — сказал Прохоров. — Почему вы голосовали против Гасилова?
— Почему?
Попов думал недолго.
— Гасилов — человек, живущий синекурой! — ответил он.
Вот какими словами разбрасывался крановщик из Сосновки.
Это он, Генка Попов, во время первой ссоры Столетова и Заварзина держал на коленях американский роман «Вся королевская рать», второй год готовился поступать на физический факультет знаменитого Томского политехнического института.
Вообще, заинтересовавшись образовательным цензом рабочих Сосновского лесопункта, Прохоров обнаружил, что из двадцати шести трактористов восемнадцать были со средним образованием, из девяти крановщиков — шесть, а среди машинистов узкоколейных паровозов был машинист с дипломом железнодорожного техникума.
Начальник лесопункта Сухов закончил Лесотехническую академию.
— Я голосовал против Гасилова потому, — сказал Борис Маслов, — что Петр Петрович обскакал моего любимого Бендера. Остап Бендер перед ним — мальчишка, балаганный шут! — Он общительно улыбнулся. — Вы, наверное, не знаете, Александр Матвеевич, что Женькина речь была коллективной…
— Правильно! — вмешался Андрюшка Лузгин. — Я ему подкинул фразу о гелиоцентрической системе…
