— Точно!
В речи Столетова была и синекура, и гелиоцентрическая система, и налет мальчишеского увлечения романами Ильфа и Петрова.
Правда, в областном центре, как недавно подметил Прохоров, молодые интеллектуалы понемножку заменяли Ильфа и Петрова злыми цитатами из булгаковского романа «Мастер и Маргарита», тоскуя по новенькому, считали уже, что оперировать Ильфом и Петровым старомодно.
Но это ведь в областном городе, не в Сосновке же, где роман Булгакова имелся в единственном библиотечном экземпляре.
Прохоров откровенно любовался сидящей перед ним тройкой.
Какие лица! Умные, уверенные.
Каждый знает, что в конце концов поступит в институт, получит диплом с золотым гербом, будет жить там, где Сосновку называют «на родине», где о деревне вспоминают так: «Надо заглянуть на Обишку, посидеть недельку в Сосновке, а то поздно будет: придется на симпозиум в Бельгию ехать…»
— Продолжим, однако, — сказал Прохоров. — Поехали…
Он покосился на отдельного, грациозного по-медвежьи Михаила Кочнева, недавно демобилизованного из армии и привезшего в деревню жену-казашку. Она носила на спине длинные черные косы, похожие на витые плети, разгуливала по Сосновке в шароварах, но по-русски говорила без акцента.
— Я привык вкалывать на совесть, — сказал Михаил Кочнев. — Мне на пеньке сидеть несподручно — я классный специалист!
Прохоров покивал, продолжая разглядывать Кочнева, который, как и Гукасов с Лобановым, даже внешне был переходной ступенью между трактористом Никитой Суворовым и столетовской компанией. Они уже ушли от сапог и пиджаков из полухлопчатой-полушерстяной материи, но еще не пришли к элегантным черным костюмам. Переходность чувствовалась и в лицах — нет еще той интеллигентности, что у тройки, но уже давно пройден сморщенный лобик Никиты Суворова, уже давало себя знать второе поколение рабочих Кочневых. И ожидалось приятное — от полуинтеллигентного Кочнева и казашки со средним медицинским образованием родится узкоглазый блондин с длинными ногами или черноволосая девчонка с голубыми глазищами, кончит Сосновскую среднюю школу, а к девятнадцати-двадцати годам не станет уже цитировать ни Булгакова, ни Ильфа и Петрова — найдутся другие источники молодого скепсиса.
— Что скажут на окошке? — спросил Прохоров. — Кто у вас говорящая единица? Леонид или Марк?
Друзья заулыбались.
— Я разговариваю, — сказал Леонид Гукасов. — Мы проголосовали против Гасилова потому, что шибко уважали Столетова…
И по складу речи парни были переходной ступенью между Столетовым и столетовской тройкой — строились уже придаточные предложения, только слово «шибко» пробилось из нарымского говора.
— А вот хотел бы я знать, почему вы свою борьбу с Гасиловым облекли в такую тайну? Почему не обратились за помощью в партийную организацию?
Ребята переглянулись.
— Понимаете, Александр Матвеевич, — замедленно начал Борис Маслов и повторил слова Гукасова: — Мы шибко уважали Столетова. А у него не получалось с Голубинем. Нам всем казалось, что не верит парторг в Столетова. Не успел Голубинь в нем разобраться. Вот мы и решили доказать, на что мы, комсомольцы, способны. Разоблачим Гасилова, а уж потом и перед партийной организацией отчитаемся.
— Спасибо, братцы, — сказал Прохоров. — А ночь-то, ночь! Красавица!
Стрелки часов двигал второй час ночи, луна висела над старым осокорем, медленно перевертывался на ручку ковш Большой Медведицы, квартирующей рядом с Полярной звездой, покровительницей Сибири. Обь вся — от берега до берега — была залита лунностью, казалась литой, стоящей на месте, величавым покоем веяло от нее. Хотелось всю ночь напролет сидеть у окна, не двигаться, ни о чем не думать.
— Успеете выспаться, не сорокалетние! — ворчливо сказал Прохоров. — А вот расскажите-ка мне, наконец, эту кошмарную историю с лектором Реутовым. Отчего переполошились Сосновка и райцентр Криволобово?
Парни улыбались, переглядывались, устраивались получше на столе, подоконнике, на стульях, вспоминая прошлую историю, а участковый Пилипенко надменно выпячивал подбородок.
— Если не трудно, расскажите вы, Борис!
— Хорошо! — ответил Маслов и сделал уморительно-важное лицо.
…лектор, товарищ Реутов, всегда приезжал в Сосновку на сером мерине с клеймом на боку, состоящим из букв «о» и «п», что означало марку общества по распространению политических и научных знаний, хотя товарищ Реутов никаких политических знаний не распространял.
Реутов сам управлял лошадью, гордился этим перед теми, кто ездил с кучерами, получающими зарплату и командировочные.
В Сосновку товарищ Реутов в этот раз приехал в начале июня, когда наступали первые по- настоящему летние дни.
Свою деятельность он начал еще возле околицы, останавливая мерина и приклеивая на видных местах типографским способом отпечатанные афиши: «В клубе „Лесозаготовитель“ состоится лекция на тему „Мир и мироздание“, лектор тов. Реутов. Начало в 7 часов. Вход свободный. После лекции кинофильм „Зеленая карета“».
Товарищ Реутов носил серую шляпу, но сапоги и вельветовую куртку, лет ему было около сорока пяти, под носом у него бабочкой сидели модные усы, цвет лица был превосходный.
Фигуру товарищ Реутов имел коренастую, жилистую, глаза — бойкие.
Член общества приехал в Сосновку, разумеется, в субботу, прибыл к зданию клуба «Лесозаготовитель» именно в тот момент, когда, обрадовавшись первому теплому дню, вся деревенская молодежь толпилась вокруг волейбольной площадки, где метался мяч, каталась на велосипедах и мотоциклах по просохшей дороге; гуляли по деревенскому тротуару шушукающиеся девчата, мальчишки лежали на молодой траве.
На отдельной скамейке спиной к клубу сидели в черных костюмах и с тросточками в руках четверо друзей под предводительством Женьки Столетова. Парни лениво подняли голову на гром приближающейся двуколки, посмотрели на товарища Реутова довольно сухо и скучно, но помаленьку на лице Женьки Столетова прорезался некий интерес к тому, что совершал возле доски для объявлений товарищ Реутов.
— Гляди, народ! — медленно сказал Женька. — Лектор товарищ Реутов приехал. — Интересно, я бы сказал, любопытно…
Дело в том, что лектор Реутов славился в Сосновке очень сомнительной репутацией. Был он на редкость самовлюблен, многословен, но ни ума, ни знаний почему-то не обнаруживал. Зато замечен был в делах неблаговидных. У ребят давно чесались руки сыграть с товарищем Реутовым в не очень вежливую игру.
Женька лениво поднялся со скамейки, иезуитски медленными шагами приблизившись к товарищу Реутову, замер в позе благоговейного ужаса перед типографской красно-синей афишей. Потом Женька вежливо раскланялся с лектором.
— Во, красотища! — одобрительно сказал Женька. — Мы, товарищ Реутов, собираемся поступать в технические вузы, так что нам полезно послушать про Землю, Луну, Марс и разные другие планеты. Вас сам бог послал в Сосновку, дорогой товарищ из райцентра!
В ответ на это лектор благосклонно улыбнулся.
— Благодарю за внимание, товарищ! — сказал он. — Ваша фамилия, кажется, Столетов? Это вы на прошлой лекции задавали вопрос о гармонии между литературным образом и живой жизнью?
— Я! — обрадовался Женька. — Я про гармонию спрашивал. Ой какой вы памятливый да зоркий! Ребята! — по-таежному закричал он. — Подходи сюда… Торопись, увальни! — Но к товарищу Реутову обратился с уважением: — Опирайтесь на нас! Прямо говорите, товарищ Реутов, чем вам помочь!
