открывает Истину'.
Время открыло истину.
СИЛОЙ СВОЕЙ ЛЮБВИ
…воспитывал нас и добру учил.
Алексей Гаврилович Венецианов (1780 — 1847) — мастер жанровой и пейзажной живописи. С 20-х годов XIX века живет в деревне, главным содержанием его творчества становится образ крестьянина. Создал свою школу, в которой воспитывал художников, руководствуясь принципом приближения к природе, к натуре.
Венецианов робко съеживается в своем сюртучке и вдруг встает исполином. Тишайшим и терпеливейшим казался многим, а вот любил отчаянно быструю езду, значит, и нетерпением отличался…
Нетерпение пробовал проявить, нрав показать — начал с карикатур, объявив назидательно: 'Смех исправляет нравы'. Смеяться умел зло, для 'высшего' общества обидно. И его 'Журнал карикатур на 1808 год' за сатиру на вельможу тотчас и навсегда запретили. Венецианов понял: лбом стену не расшибешь, в среде 'столичных пузырей' нетерпение следует обуздывать. И стал расшибать стену упрямым терпением.
'Терпи, Казак! Ежели вытерпишь, Атаман будешь. — Многим бы хотелось, чтобы я в Трониху уехал, однако не поеду…' Это когда он обивал академические пороги, пытаясь прорваться в храм искусств и провести туда свою школу.
Был не так уж тих, не так уж простодушен. О своем 'коньке к умничанью' сам признавался: 'Мне на роду написано на том коньке ездить, и кажется иногда, скачешь, а оглянешься — конек детской, деревянный, на лыжах, он качается, а не скачет'. Хотел скакать — и конь деревянный, и на месте качается, а Венецианов все-таки скакал. Огромная сила внутреннего сопротивления рождалась сознанием своего долга перед людьми и искусством.
В живопись был влюблен бесконечно. Увидел картину Гране 'Внутренний вид капуцинского монастыря в Риме' и в течение месяца, день за днем 'просиживал' у картины. И наверное, с таким же успехом мог бы писать интерьеры храмов и дворцов. Нет, он создал 'Гумно'! Здесь загадка и разгадка характера и личности Венецианова. Смотрел на изображение католического храма, а видел гумно. Гумно родное. Оно явилось в живопись из той, почти нереальной для 'чистой' публики, жизни, где 'копошились' крепостные, призванные трудиться от зари до зари для барского прокормления и забавы. 'Гумно'! Здесь каждое бревнышко мягко светится, простая архитектура полезного здания совершенна, как античный храм. Теплый мирный день окружает гумно, там хозяйничают крестьяне — они еще несколько статичны, явно позируют, но все они уважаемые, достойные люди, герои этого красивого строения и теплого дня…
А сколько было соблазна преуспеть на поприще портрета. Именно за портрет избирают Венецианова в академики… Нет, он умчался в свое Сафонково, где 'щей горшок, да сам большой', и выиграл: привез 'Гумно'.
То было время победы России над Наполеоном. Время ощущения мощи народной. Появилась 'кучерская' музыка Глинки, Пушкин и Гоголь отразили в литературе сочный язык, быт и нравы, сам дух народной жизни.
А Венецианов, который, случалось, умилялся тем или иным деянием царей, сказал такие слова: '… текли ручьи крови человеческой… Одни сражались за государей, другие за милую вольность…' Милая вольность по душе художнику. Правда, ужасов крепостничества он в картинах не обличал, зато открыл всем в общем-то знакомый мир, на который ранее смотрели равнодушным взглядом проезжающего. Не просто сказал: перед вами люди, но показал со спокойной уверенностью, как они прекрасны. Крестьяне вошли в живопись чинно, не расталкивая; не протестуя против бесправия; не выскакивая пьяно из кабака. Видящий зритель увидел: их не за что унижать, угнетать и презирать, но следует любить и уважать. Крестьянин естествен на земле. Его труд — действие достойное, может быть, достойнейшее. Сознательно 'вознося' красоту души и лиц крестьян, художник тем самым причислял 'низких' к 'высоким', возглашал равенство людей. Молодая крестьянка, ведущая лошадей ('На пашне. Весна'), одета празднично, не по-рабочему: она хозяйка этой пашни, этого ясного неба, своей земли… Гармония труда и пейзажа. Впечатление приволья. В картине соединились и реальность, и мечта художника. Естественно, встревожилась, раскудахталась погрязшая в условностях классицизма и романтизма Академия художеств, даже русскую историю населившая нагими греками и римлянами. Стала всячески выпроваживать из своих стен 'сермяжного' Венецианова… Брезгливо следила, чтобы венециановские мужики не наследили на сверкающих академических паркетах.
'Кисть, освещение, краски — все пленяет, — писали рецензенты. — Одна только модель… не пленительна…'
Венецианова порой упрекали, что изображал крестьян парадно; но прав, очевидно, его ученик Мокрицкий, когда писал об учителе: '…умел передать… даже ту матовость, запыленность и неблестящесть, которые сообщают мужику его постоянное пребывание или в поле, или в дороге, или в курной избе… От его мужиков пахнет избой…'
Не аркадские пастушки и пастушки глядят с картин Венецианова, а настоящие крестьяне, совершенно новые герои современности, со своей грубоватой силой и непритязательной красотой.
В картине 'Голова крестьянина' показан философ и мудрец, размышляющий над жизнью.
В 'Захарке' увидел художник будущее, смело выглядывающее из-под овчинной шапки. Остроглазый, живой, сноровистый крестьянский паренек — огонек с топором на плече, 'а сам с ноготок'…
'Вот-те и батькин обед!' Картина о событии: опрокинулась цибарка с обедом, искренне пригорюнился мальчуган, на него с сочувствием поглядывает собака.
Уже не академические работы, в очередной раз повествующие о похищении Зевсом Европы, поражали зрителя, а радовали близкие каждому простому человеку жизненные сцены: 'Очищение свеклы', 'Жнецы'… Люди из народа на картинах Венецианова умны, сильны, ловки, благородны. Близки художнику. Он даже подписывался: Алексей Сафонковско-Троницкий, подчеркивая нерасторжимую связь с дорогими ему тверскими местами.
Самым чистым, самым 'умиленным' в своих живописных исканиях называли художника. Картина 'Утро помещицы' — явление нам из веков минувших одного дня. Мы оказываемся в нем и ощущаем его аромат. Ушел навсегда этот день и остался. Был и есть. Идиллия, повесть о светлом, приветливом утре. Кроха счастья, оброненная в мир. Крестьянки здесь — ровня помещице: неробки, красивы 'спокойною важностью лиц'.
Большеглаза красавица Пелагея — 'Крестьянка с косой и граблями'.
Сверкнула на нас взглядом волевая и решительная 'Девушка с бураком'.
Задумчиво уронила руки на голубые цветы терпеливо ожидающая 'Крестьянка с васильками' — доверчивая и нежная. Загадочно мерцает тенями мягкий многоцветный фон — зыбкий 'вечерний' мир. И девушка словно светится на этом фоне.
Подлинный шедевр — 'Девушка в платке': совсем еще девочка, очарование юности и красоты, спокойная прелесть цветения: легкий румянец округлого лица, шелковистые волосы, алый рот, бровки- прикосновения, прозрачная глубина глаз… Простой платок на ней смотрится драгоценным убором. Поэтический 'рафаэлевский' образ: ясность, надежда, вера…
Жила в Венецианове доброта. Пробивалась маленьким родничком-ручеечком, а затем незаметно для многих разливалась широкой полноводной рекой — бежали по той реке белокрылые корабли: его
