Вы лежали рядом в зеленой кукурузе, Поднявшей над вами листья-булаты. Сверху припекало раннее солнце, А голодному брюху было мокро от земли. И ты узнал, Что Помазан — не Помазан, а Терешко. Что их семья — семиреченские хохлы, Что отец у них был экоономически сильный, Вот и выслали их в тридцатом году, Как класс, И поселили на конечной станции Одноколейной степной ветки, На станции Дивное, — не знаешь? Отсюда недалеко. В этих безводных, суховейных местах Так были названы все населенные пункты: Дивное, Приютное, Изобильное, — И повсюду комендатура. Из Петровского один раз в день Поезд подкатывался к платформе, Как змея к воротам концентрационного рая, Но с добрым шипением пара. И все, — А между ними и он, тринадцатилетний, С запаршивевшей головой и выпученным животом, — Кто с какою посудой Бежали к паровозу, к вагонам, чтобы набрать воды, А из самого хорошего вагона Капала самая плохая вода, Но пили и ту, сортирную воду. Умерли мать, и братик, и две сестры. И так же, как ты сейчас Помазану, Отец сказал ему: 'Беги, Беги, сынок, пока не подох'. — И он убежал, убежал далеко. А когда овладел профессией, И зарегистрировался с одной официанткой, И принял ее фамилию, И бросил, конечно, жену, Он подался ближе к степным местам, Устроился шофером в Сарепте, Давал газ. Там его и в партию приняли: Шутка ли, непьющий шофер! А к тому же — безответный, старательный, Техническая голова, А если и делал левые ездки, То делился с диспетчером без скандалов, По-хозяйственному… А когда уже из дивизии Отправили вас за машинами в Краснодар, Он привел тебя и дружков-водителей, Не куда-нибудь, а в дом своего отца, Женатого теперь на худой, высокой баптистке, Тихой, как тень, Тоже когда-то высланной, тоже из Дивного. И новые дети родились у отца, В новом, чужом для Помазана доме, И отец работает кладовщиком На складе торга, — соображаешь? И опять он экономически сильный. Но ты не видел, когда спал на веранде, Как ночью он будил Помазана, Седой, но все еще, как парубок, чернобровый, Ставил на стол четверть первача И пьяный, — сын-то не пил, — просил и плакал шепотом: 'Пей, сыночек мой Степа, Приехал все-таки к старому батьке в гости', — А Степой звали того, умершего братика. …Вечером случилось вот что: Один из бойцов подполз к кошаре (А ползал, черт, с километр, не меньше!) И выкрал овцу. Да какое — выкрал, кто их теперь стерег! Вы обрадовались и — была не была — Разожгли небольшой костер. Как хорошо было свежее мясо Заедать арбузом, сорванным на бахче! Во время этого пира Ты шепнул Заднепруку: — Порядок, — А Заднепрук тебе сказал: — Дурак, — И кончиком сабли Поднес ко рту кусок мяса, И ты понял, что Обносов за тобою следит. Ночью вы пошли на восток. А где он, восток, в ночной степи, На плоской окраине материка, Куда нахлынули тьмы тём Чужих солдат и своих бед, — Об этом знал один Заднепрук. Издалека долетал собачий лай И казался не очень опасным. Из более далекого далека долетали Повелительные наклонения немецких глаголов, И это казалось вам более опасным. Но самым опасным было то, Что двигалось близко, рядом с вами, Вокруг вас и внутри вас, И две опасности,
