С этими словами папаша Сережи Воронцова, носящий гордое имя Гришка Нищин, лихо загарцевал на унитазе. Сережа не знал, кой черт дернул его зайти домой, т. е. туда, где проживали его папаша и мамаша, обремененные тремя дочерьми, две из которых поменяли по нескольку сожителей, но с регулярностью и точностью, коей позавидовал бы иной бумеранг, возвращались в предел родного дома. Сережа подумал, что желание переодеться в чистую одежду, комплект которой он благоразумно хранил у родителей, не стоит той нервотрепки, которую задали ему, лишь стоило ему появиться на пороге.
У Нищиных текла вялая депрессивная попойка. Вообще все попойки у Нищиных носили в себе диагноз маниакально-депрессивных действ, но маниакальная стадия — к счастью для Сережи Воронцова — уже кончилась. Маниакальная стадия пьянки включала в себя белую горячку, хватившую сожителя средней дочери Нищиных, а также три драки, в которых одному из собутыльников проломили голову подарочным будильником, другому свернули челюсть табуретом, а хозяина квартиры, сильно буянившего Гришку, заперли в туалете, где он начал беседовать с унитазом.
Сережа хотел проскочить незамеченным, но, к несчастью, Гришка сумел проломить головой туалетную дверь и наброситься на сына с упреками, которые приведены выше. Сережа отвернулся и подумал, что жить здесь он не будет ни при каких условиях, даже если у него отберут квартиру дедушки Воронцова. Он отвернулся от отца, барахтавшегося на унитазе в тщетных попытках оторвать от него свое седалище, и встал к окну. Жизнь казалась ему горькой и прогорклой, как несвежий запах в квартире Нищиных. Из заплеванного грязного окна открывался вид на недавно открытый шикарный ночной клуб «Белая ночь». Несмотря на ранний час, к нему одна за другой подъезжали машины. Откуда-то стелилась музыка «Танцев минус»: «Город — сказка, город — мечта, попадая в его сети, пропадаешь навсегда…'
Семь с половиной тысяч долларов. Семь с половиной тысяч долларов нужно выбить у Романова, иначе — все. Иначе он не сможет жить — не сможет жить в квартире родителей, а то и просто — не сможет жить.
На излете этих горестных размышлений Сережа услышал за спиной шум и увидел, что к нему приближается, держа в руках выдранный с корнем сливной бачок, папаша. На губах пена, в глазах безумие. Папаша Гришка прокудахтал что-то про одолевающих его мышей, потом взвыл: «Мо-о-оскиты-ы… таррррантулы!! Не виидишь — таррантулы!!» — уж неизвестно, откуда он набрался про этих москитов, — но только в следующую секунду бачок полетел в голову Сережи. Воронцов машинально уклонился, и бачок высадил стекло и вылетел на улицу.
Тут он с грохотом опустился на лобовое стекло проезжавшей мимо дома «девятки» и, просадив это стекло, вонзился в пространство салона. Это было уже слишком. Воронцов перехватил кулак отца, метящий ему в лицо, и, четко выкрутив руку, перебросил родителя через себя. Гришка врезался лбом в оконную раму и растянулся на заплеванном бычками и окурками подоконнике, а потом в воем подлетел, словно его черти драли, и вывалился в окно, на клумбу рядом с «девяткой», откуда уже вываливался ее разъяренный владелец…
Сережа не стал ждать дальнейшего развития событий. Он отстранил выглянувшую из-под кухонного стола старшую сестрицу, все это время мирно почивавшую на полу в обществе объедков и обгрызающих их тараканов и двух кошек. Он с треском влепил кулак в плоское блинное, в оспяных дырочках, лицо сестриного сожителя, налетевшего на него из коридора с криком: «Когда я на почте служил ямщикомммм!..»
Воронцов с наслаждением влепил обшарпанную входную дверь в ее раму — так, что посыпалась штукатурка. И опрометью выбежал из подъезда, возле которого его ждал Мыскин.
В тот же самый момент в подъезд вбежал, смахивая с бритого затылка кровь, владелец «девятки»…
— Так вам и надо всем! — громко сказал Сережа.
В четыре часа Сережа и Алик Мыскин явились в «Верго».
Романова и Фирсова еще не было.
Не успели они присесть за столик, как к ним подлетел официант и предложил меню. Критически осмотрел испачканный пиджак Воронцова и здоровенный кровоподтек под глазом Мыскина, но ничего не сказал: друзья и с такими, так сказать, производственными травмами выглядели более или менее сносно. По крайней мере, Сергей. Впрочем, Сережа, в кармане которого не было денег даже на то, чтобы понюхать одно из значащихся в ресторанном реестре блюд, недовольно отвернулся, а Алик лениво взял меню и стал непринужденно просматривать его на первой попавшейся странице.
— Надеюсь, что они отличаются не только наличием в кармане американских дензнаков, но и пунктуальностью, — замысловато сказал Мыскин после некоторой паузы, в течение которой он пытался подсчитать, сколько миллиграммов мусса из лангустов (или чего-то наподобие) можно приобрести на пять рублей восемнадцать копеек, счастливым обладателем коих он и являлся.
Сережа страдальчески поморщился. В этот момент в зале «Верго» и появились Очковая Змея Романов и Алексей Фирсов.
Романов был одет в простую темную рубашку с длинным рукавом и несколько вытянувшиеся на коленях джинсы, отчего издали казался похож на восемнадцатилетнего подростка. По всей видимости, он отличался некоторой неряшливостью в одежде.
Впрочем, при ближайшем рассмотрении впечатление подростковости менялось — уж слишком непростым выглядело болезненное каменное лицо Очковой Змеи с темными кругами под глазами и твердой линией тонкого язвительного рта.
Фирсов же облачился в новый пиджак, который смотрелся еще роскошнее, чем тот, в котором он был в «Золотых воротах», в черную обтягивающую майку с треугольным вырезом и узкие джинсы, на ремне которых болтался сотовик.
Во всей этой дорогой и стильной одежде, подобранной так, чтобы подчеркивать мускулатуру и стати, его великолепная мощная фигура смотрелась как-то особенно внушительно и в то же время грациозно.
«Наверно, неплохой профессионал», — машинально отметил Сергей.
— Добрый вечер, — мягко выговорил Романов. — Я не думал, что вас будет двое.
— Дело в некоторой степени касается нас обоих, поэтому мой друг и пришел вместе со мной, — спокойно ответил Сережа.
По лицу Фирсова мгновенно, как вспышка предгрозового неба, мелькнула снисходительная презрительная усмешка, настолько мимолетная, что ее, по всей видимости, не заметил даже Сергей. Тем более что он в данный момент занимался просмотром меню, которое подал ему услужливый официант.
— Какие напитки предпочитаете? — спокойно продолжал Фирсов, не отрывая пристального взгляда от бледного лица Сережи.
Сергей взглянул на Мыскина, в котором помимо его воли зашевелилось глухое недовольство и даже злоба, и почти весело отозвался следующим замечательным образом:
— Халявные!
— А также не прочь были бы пообедать, особенно если учесть тот факт, что мы не завтракали, — нагло добавил Алик Мыскин.
Ни Фирсов, ни Романов даже не моргнули, услышав эти реплики вызывающего характера. Сотрудник службы безопасности Аскольда прищелкнул пальцами, подзывая официанта, и несколько раз ткнул в меню, обозначая таким образом свой выбор. Только после того, как принесли заказ, разговор возобновился.
— По телефону вы упомянули сумму в восемь тысяч долларов? — спросил Романов. — Не так ли?
— Ну да, — кивнул Сережа, которому с самого начала вся эта затея нравилась все меньше и меньше, потому что с самого этого начала он был вынужден играть по чужим правилам. Более того, он был уверен, что все произошедшее накануне в «Золотых воротах» было подстроено Романовым и Фирсовым, т. е. делалось с их ведома и прямого заказа. Но делать было нечего.
— У вас недурные аппетиты, — сказал Очковая Змея. — Такую ставку получает за концерт какая- нибудь Ирина Салтыкова или Анжелика Варум. Или там Алексей Глызин. Недурные аппетиты, — повторил он, глядя на то, как голодный Алик Мыскин пожирает заказанные блюда, даже не трудясь вуалировать свое чавканье и хлюпанье носом.
Сережа Воронцов пожал плечами и сказал:
— Я, конечно, не звезда эстрады. Но только этот самый Алексей Варум получает деньги за работу и рискует, ну максимум, получить сифилис от какой-либо особо рьяной поклонницы. Я же, мне так кажется,
