двоюродная прабабушка Ребекка Израилевна, которая померла в девяносто семь лет от насморка. Надоел ты мне, Петр Батькович.
— Валентинович, — сказал Петя, всхлипывая. По всей видимости, его растрогал перечень болезней, оглашенных им самим же. — Петр Валентинович Сучков я.
— Оно и видно, что Сучко… — начал было Алик, но тут мотороллер зашелся в экстазе, захрипел, а потом движок захлебнулся и замолк. Мотороллер некоторое время катился под гору, а потом, войдя в подъем, сначала остановился, а потом даже начал подаваться назад. Наконец встал окончательно. Все это время Алик и Аскольд сидели, храня зловещее молчание.
Потом Алик сухо кашлянул и выговорил:
— Н-да… приехали. Кажется, кончился бензин. Ну что, Сучков, придется нам до Москвы на твоем горбу ехать. Вот такие дела.
— Мне нельзя на горбу… — начал было свое ставшее уже сакраментальным нытье Петр Валентиныч, но Алик не стал его слушать, а выпрыгнул из мотороллера и поднял руку, останавливая проезжающую по дороге машину.
Авто тормознуло, и Принц, который первым проснулу голову в окно, сообщил водителю:
— Нам срочно нужно в Москву. Докинешь?
Это было сказано примерно тем же тоном, как если бы Аскольд просил водилу докинуть его два квартала по городу.
Правда, тот ответил ну совершенно в тон Андрюше:
— До Москвы? Почти по пути. Штука.
— Сколько?
— Тысяча.
— Идет, — быстро ответил Аскольд.
— Только деньги вперед.
— Это ладно, — сказал Аскольд, усаживаясь на переднее сиденье, а Алик уселся на заднее, — это мы сейчас. Алик, где у нас там деньги?
И он выразительно подмигнул Мыскину. Тот начал показательно шарить по карманам, хотя прекрасно знал, что там больше двух-трех рублей не наскрести. Зато там был пистолет, стянутый у Лени. Этот пистолет Алик как бы ненароком и засветил, непринужденно говоря:
— Тэ-эк… не то. Опять не то. Щас… погоди, мужик.
Водитель заморгал и выговорил:
— Да вы ладно, мужики. По дороге найдете. Ехать-то часов пять, не меньше.
— А сейчас сколько? — нервно спросил Аскольд сквозь зубы.
— Сейчас? А сейчас как раз полдень.
— Уже-е-е?!
— Ну да, а что?
— Гони, мужик. Гони! Заплатим, не боись!
Водитель, всполошенный и как-то сразу вспотевший — по красной шее катили струйки — уже было дернулся, чтобы нажать на сцепление и газ, но в этот момент в машину всунулся Петя и сообщил:
— Едете? В Москву, я слышал?
— Да.
— Мне тоже надо.
— Что так срочно? Саша припомнилась? Или свинья? — ехидно ввернул Алик.
Петя только шумно выдохнул и тяжело бухнулся на заднее сиденье рядом с Аликом, бормоча:
— А что мне делать в Кукое-то? Мотороллер сломался, свинью съели, пить я не могу… у меня, это самое, аллергия на алкоголь.
— Болезный ты наш, — жалостливо сказал Аскольд. — Ну, поехали, поехали. Деньги-то у тебя есть? А то проезд нынче дорог.
— Есть, — пропыхтел Петя.
…Если бы Алик знал, что Пете действительно только что позвонили на мобильник (о существовании которого ни Аскольд, ни Мыскин не подозревали) и сказали внушительным, густым голосом:
— Это Котляров. Есть работа. Немедленно гони в Москву.
— Понял, — отрывисто ответил Петя, и в это момент перестал выглядеть и быть Мешком. — Немедленно. Гнать.
И он погнал.
Алксей Фирсов жутко нервничал. Он ходил по квартире Аскольда крупными дробными шагами и поминутно взглядывал на настенные часы. Толстая стрелка неумолимо ползла к десяти, она была уже точно посередине между жирными римскими цифрами VIII и IX. Верно, для того чтобы убедиться, что часы не спешат, он смотрел и на свои наручные часы, показывавшие тридцать пять (пятнадцать, двадцать пять, сорок пять) минут девятого (а потом, как нетрудно догадаться, и десятого). Не удовлетворяясь этим, Фирсов время от времени осведомлялся, который час, у своей жены Лены, сидевшей тут же, на том самом диване, где сегодня вырубился Сережа Воронцов. Лена ничего существенно нового сообщить мужу не могла.
Фирсов названивал Романову, который в данный момент сидел в ночном клубе, где происходила церемония вручения премии «Аполло». Диалог между двумя компаньонами были удручающе однообразными и всякий раз варьировали одну и ту же обрыдшую тему:
— Ну что?
— Что-что? Ничего! Тут ему только что премию дали, а потом еще одну, и теперь на сцене стоит, кривляется. А у тебя как?
— Как-как? Да никак! Ни слуху ни духу! Да, думаю, и нет его уже давно. Иначе давно бы уже позвонил, объявился, предупредил.
— Нет его? В смысле? — настороженно спрашивал Романов.
— В том смысле, что угрохали его, вот что!
Романов некоторое время молчал, а потом говорил:
— Ну, тогда нам конец. Или что-то наподобие.
У Фирсова на этот случай имелась история:
— Ты мне напоминаешь одного еврея-математика, зацикленного на теории вероятности, который на вопрос о том, кто у него родился — мальчик или девочка? — наморщил лоб и ответил: «Ну, что-то вроде того».
Романов, который слышал ссылку на еврея-математика не в первый и даже не в двадцать первый раз, досадливо морщился и давал отбой. Ему было муторно.
— Черт бы побрал этого певчишку… — пробормотал Фирсов, верно, раз уже в двадцать пятый. Он резко повернулся на каблуках, и в этот момент запела трель звонка, а потом громовой бас рявкнул: «Эй, жиды, есть кто дома?!»
Фирсов побледнел и остановился. Не потому, что он испугался этого черносотенского баса, тем более что к племени Моисееву Алексей Фирсов не имел ни малейшего отношения. Тем более что он прекрасно знал, что бас — это одна из обычных примочек Аскольда, поставившего в свою квартиру звонок со звуком этого грозного голоса; Андрюша Вишневский вообще любил подобные незамысловатые шуточки и, например, на автоответчик часто любил писать послания вроде: «Диспетчер Ваганьковского кладбища слушает. Оставьте свое сообщение после сигнала, и земеля будет вам пухом по самым льготным тарифам».
…Алексей Фирсов побледнел потому, что кто-то пришел. Пришел в квартиру Андрюши Вишневского, и это вряд ли мог быть кто-либо, кроме самого хозяина.
Он взглянул на Лену: она выстукивала ногтем на крышке журнального столика какой-то замысловатый ритм. Потом подняла голову и выговорила:
— Ну, что ты встал, как Отелло у гроба Дездемоны? Иди, открывай.
— Это он, — коротко выронил Фирсов и через все огромное пространство комнаты направился к двери и глянул на монитор, на который транслировалось черно-белое изображение камеры внешнего обзора.
