Степан Семенович незамедлительно пожелал вытурить нахалку вон из своих владений.
Но тут ему было суждено узнать, что рыжая девица, обладающая навыками рукопашной борьбы, приехала вместе с Осипом и Иваном Санычем и намерена пожить в его, Гарпагина Эс Эс, доме.
И неожиданно для самого себя Степан Семенович почувствовал радость и удовольствие от этого примечательного обстоятельства, и за ужином, который был непозволительно роскошен для бедного рантье, умилялся тому, как Настя поедала устриц и дорогие сыры, которые, если судить по выражению лица Лизы Гарпагиной, бывали в доме с частотой Апокалипсиса, то есть – не бывали вовсе. Помимо устриц и сыров, на столе наличествовали также грибные фрикадельки, телячий язык в панировке, сосиски «Морто», затем свиная ножка в глиняном горшочке, а также знаменитый soupe a l`oignon – луковый суп, приготовленный на основе куриного бульона, с добавлением портвейна и тертого сыра.
Жак блеснул в поварской ипостаси, за что ему еще предстояло быть уволенным который раз на дню.
После ужина Осип долго отплевывался от лукового супа, а Настя позволила Николя, сыну Гарпагина, пригласить себя в ресторан. Николя не ужинал вместе с семьей, он вообще жил в другом месте, но тут снизошел до того, что подкатил к дому Степана Семеновича и изъял Настю из обращения.
После того, как сынок уволок гостью, а Осип и Иван Саныч заперлись в своих комнатах и начали пить, Степан Семеныч схватился за голову, по всей видимости, осознав, в какие кошмарные траты влез, и выбранил Жака, которого тут же уволил вторично. По мнению Степана Семеновича, горе-повар ввел своего хозяина в такие траты, что разорение было не за горами.
По всей видимости, увольнение поваро-шофера Жака было тут явлением вполне заурядным и повседневным, нечто вроде ковыряния в зубах после трапезы или вытравлением расплодившихся тараканов.
Смешав поваро-шофера с грязью парижского предместья (весьма условной, надо сказать), Степан Семенович впал в сплин и тоску и заперся в своей комнате, откуда не выходил уже до утра…
На следующий день все повторилось сначала, и Бог весть сколько все это продолжалось бы, если бы не произошло событие, которое поставило на дыбы все тусклое и сытное бессмысленное существование Ивана Саныча и Осипа в пригороде столицы Франции.
А все началось с того, что Степан Семенович, подобно сыну, тоже решил пригласить Настю в ресторан. Перед этим важнейшим решением он несколько часов провел в своем кабинете, вероятно, высчитывая, на сколько он может урезать жалование Жаку, чтобы позволить себе пригласить русскую дамочку в один из знаменитых ночных заведений Парижа.
После упомянутых размышлений Степан Семеныч вышел из кабинета со скорбным лицом отставленного министра и сказал, ни к кому не обращаясь:
– В общем, нужно выехать в город. Что-то я засиделся тут.
– Папа! – воскликнула дочь. – Ты что, серьезно, что ли?!
– Угу… – мрачно проговорил тот, и все поняли, что это в самом деле серьезно. Степан Семеныч покосился на Настю и, соорудив на лице неопределенное выражение, представляющее собой нечто среднее между напряженной улыбкой и кислой гримасой, спросил с плохо наигранной веселостью:
– Настя, а вам понравилось в нашем городе?
Вопрос прозвучал так же натянуто-неестественно, фальшиво, как фраза балаганного скомороха «Ух, как я рад! У меня вчерась тетенька подохла!». Выкристаллизовавшийся за спиной Гарпагина Осип, от которого пахло винцом урожая шестьдесят восьмого года, гмыкнул; Настя ответила:
– А разве может быть иначе?
– А Николя вас на своей машине возил, нет?
– На телеге, – с неподражаемым выражением отозвалась Настя и подмигнула гримасничающему за спиной Гарпагина Осипу Моржову.
– А, шутите, – упавшим голосом выговорил Степан Семенович. – У него хорошая машина?
– Как будто у нас в России таких нет, – равнодушно отозвалась Настя, взмахивая ресницами. – Машина как машина, что ж.
Вот тут Гарпагин оживился. Он почесал в намечающейся лысине, а потом – совершенно неожиданно для всех, в свойственной только ему манере – разинул рот и заорал во весь голос (Настя аж вздрогнула):
– Жа-а-ак!!
– Чаво ж ты так орешь… – пробормотал Осип.
Жак выглянул из-за дерева, где он возился, взрыхляя землю. Наверно, в обязанности многострадального шоферо-повара вменялось еще и садоводство, огородничество и виноградарство.
– Жа-а-ак!!
– Я слушаю, месье Стефан.
– Жак, немедленно пойди в подземный гараж и возьми там жеребца.
Вот тут Жак смутился. Она даже выронил грабельки и оперся о дерево, а потом пробормотал:
– Да… обед у меня сегодня не удался…
– Что ты там бормочешь, бездельник? – напористо спросил Степан Семеныч. – Какой обед?
– Я говорю, что обед не удался… может, вы чего-то не того съели, месье Стефан? А? – почтительно вопросил полифункциональный Жак.
– Я щас твои уши съем, если будешь по пять раз переспрашивать! – гаркнул Гарпагин. – Отрежу на ходу и съем! Жак, растяпа чертов, ты давай поворачивайся, делай, что я тебе велел! На шум появился Иван Саныч Астахов-младший, уже, разумеется, переодетый в мужскую одежду. В одной руке он держал самоучитель французского языка, в другой – бокал, до половины наполненный вином.
При виде Гарпагина он поспешно выпил вино, спрятал стакан во внутренний карман и старательно забормотал, заглядывая в раскрытый самоучитель:
– Ен, де, труа… катр, сенк…
– Ты чаво это, Саныч, молисси, что ли? – приветствовал его Осип.
– Катр, сенк… а что за шум?
– Да вот, – отозвалась Настя, – Степан Семенович хочет устроить торжественный выезд в город. Жеребца какого-то велел Жаку выводить.
– Это вы сами сейчас увидите – замечательно, – с торжественностью, плохо укладывающейся на его постно-желтое лицо, как косметика на рябую рожу девки-страшилки, выговорил Гарпагин. – Жа-а-ак!! Ага… вот.
– И чаво? Вот это ничаво себе!
– Катр, сенк… сис… у-у!
У Ивана Саныча и Осипа имелись все основания издавать удивленные восклицания. Потому что на асфальтовую стоянку перед домом из подземного гаража выкатил Жак на обещанном «жеребце».
Это действительно был жеребец. Породистый, статный, отливающий новой, не оскверненной пылинкой или царапиной, глубокого тона, алой краской на своих стальных боках. У него была низкая посадка, чересчур изящные и стройные обводы грациозного корпуса с открытым салоном и бесшумный, мощный и плавный ход.
– Ух ты, – выдохнула Настя, – Черт… «Феррари»! Здорово!
– «Феррари берлинетта», – хрипло выговорил Гарпагин, видно, сам немного обалдев от своей неслыханной щедрости. – Я еще ее не пробовал. Только от автосалона на ней проехал. И все.
– И сколько она стоит?
– А ее не покупал, мне ее… подарили, в общем, – несколько замялся Степан Семенович. Астахов смерил пристальным взглядом длинную сутулую фигуру дядюшки и подумал, что тот меньше всего походит на человека, которому дарят «Феррари». Ну да дареному коню в зубы не смотрят. Особенно такому коню, как этот – темно-алый, бесшумный скоростной монстр.
– Никогда не ездила на «Феррари»! – с почти детским восторгом выговорила Настя. – Меня как-то в Москве один знакомый сутене… э-э… Сутенев – фамилия у него такая, так вот, он меня на «Ягуаре» прокатил. А «Феррари» – это круто. За сколько она сто километров с места берет?
Гарпагин бледно пожал плечами и повернулся к сидящему за рулем Жаку:
– Э?
