Лежавший на диване с сигаретой и в халате Жодле дернулся и прикрыл глаза рукой, а потом промурлыкал нежным голоском, с оттяжкой в носовые гласные, вероятно, думая, что свет включила Ира:
– Ты уже вернула-ась из ва-о-онной, Ирэн?
– Вернулась, бля, – пробасил Осип.
Жодле дернулся так, будто его приложили электрошоком. Полы халата разлетелись, и под ними показались волосатое брюхо и грудь, а также в самом деле кривые (как априори утверждал Ваня Астахов) ноги:
– Qu`est que se?! Кто здесь?!.
– Это мы, мусью Жодля, – безбожно и нарочито перевирая фамилию француза, сказал Осип. – А Ира енто… в ванной? Вы еще не тово… перепихнуться не успели? Молчу, молчу. Вижу, что не успели. Да ты, брат, тово, не дергайси. Мы тебе ничаво… э-э, куда, мусью?!
С этими словами Осип схватил со столика пустую бутылку шампанского и швырнул в Жодле, который уже сел на диване и резким движением хотел дотянуться до пистолета, который лежал в приоткрытом ящике стола.
Бутыль угодила в локоть, француз взвыл от боли и перехватил второй рукой ушиб.
Астахов взял пистолет Жодле и, подкинув его на ладони, с наигранной бодростью сказал:
– Вот и спасибо. Показал, где «ствол» держишь. А то бы мы его хрен нашли бы, а ты мог и заартачиться.
Ваня сильно трусил, но мысль о том, что, быть может, сейчас он сделает несколько больших шагов к своим семидесяти миллионам, подогревала его.
И тогда он нагло ухмыльнулся и показательно снял пистолет с предохранителя.
Жодле, который, бесспорно, был ошеломлен вторжением посторонних людей в свою квартиру, где, по идее, он должен был находиться только он один наедине с Ириной, – Жодле, кажется, только сейчас узнал. По крайней мере, именно сейчас на лице его, багровом от гнева и изумления, начали проступать сероватые пятна мертвенной бледности. Он, кажется, даже забыл все русские слова и сбился на родной язык, пробормотав что-то вроде «Mon Dieu» и того, что «вы же были мертвы и сгорели».
Осип прекрасно понял его, хотя по-французски, как помнится, он знал только «Гитлер капут». Он наморщил лоб и сказал:
– Нет, мусью Жодле. Мы не сгорели. Мы как ента… птица Педикс. Всякий раз воскресаем из огня.
– И мы хотели бы получить от вас ответы на несколько интересующих нас вопросов, – добавил Ваня.
Жодле уже овладел собой. Он вообще обладал большой выдержкой и хладнокровием, и теперь отчеканил на своем прекрасном русском:
– Вы забываетесь. Как вы смеете? Вы, может, сломали мне руку. Это умышленное нанесение тяжких телесных повреждений! Уголовная статья даже в вашем варварском уголовном кодексе! Я буду жаловаться в генеральное консульство Франции в Петербурге, а если вы немедленно не отдадите мне мой пистолет и не вымететесь из этой квартиры, то я направлю жалобу в Москву, в посольство Франции, и кто бы вы ни были, вас посадят на такой срок, что столько вообще не живут!!
– Ты, хранцуз, нас на понт не бери, – сурово сказал Осип. – Мы пуганые. Уж и так нас пугали, и едак, а мы, как видишь, стоим да еще с тобой, важной птицей, беседу беседуем. Так что не надо. Ваня, ты там дверь закрыл? Так, на всякий случай.
– Сейчас придет Магомадов, – быстро проговорил месье Жодле, запахивая халат, – сейчас придет Магомадов, у него есть ключи, и даже если вы закроете на засов, он поднимет тревогу. Так что не надо чудить, господа, – сказал он уже спокойно. – И отдай пистолет, мальчик.
– Магомадов не придет, – сказал Иван Саныч, начисто игнорируя фразу про пистолет и «мальчика». – У него проблемы со здоровьем.
– Как-кие проблемы?
– А он охранцузился, – подал голос Осип, присаживаясь на корточки напротив Жодле, – в смысле – окочурился. Убили твоего Али.
– Что значит – «убили»? – выговорил Жодле. – У вас, русских, странный язык – говорите одно слово, а означает оно совсем другое.
– Все енто верно. Только сейчас «убили» значит только то, что оно значит. Убили. Угрохали. Продырявили твоево Магомадова в «Падуе». Двумя пулями.
Жодле смешался.
– Кто убил? Как – убили? Кто… вы?
– Да нет, не мы, – сказал Астахов. – Кто-то еще из ваших восторженных доброжелателей. Может, поймают его, может, нет. Только, видно, профессионал работал, если прошел в такой солидный ресторан с оружием.
– Али… убили? Да что же это творится в вашем… в вашем Петербурге?
– Да не лучше, чем у вас в Париже. У вас там, между прочим, тоже мокрухи хватает. Ладно, сейчас разговор не об этом. Мы к вам по делу, милейший господин Жодле, – проговорил Иван Саныч. – Вот мой компаньон, господин Моржов, он же Новоженов, интересовался, будем ли в целях более подробного дознания использовать паяльники и напильники, которые любят применять в России. Так что, Жодле, колись. После того, как ты нас чуть не изжарил, Жодле, – в голосе Ивана мелькнули металлические дребезжащие нотки, – мы тебя так просто не выпустим! Твой подельничек уже свое получил, уж не знаю от кого, но можно только сказать спасибо этому благодетелю человечества.
Жодле что-то разобранно пробормотал; Осип счел это хорошим предзнаменованием для начала перекрестного допроса и произнес с тяжелой свинцовой интонацией, напустив хрипоты в голос:
– Ну так что, Жодле… ты убил Жака Дюгарри и спер сейф у Гарпагина?
– М-м-м… да вы что, с ума сошли, что ли?!.
– Может, ты скажешь, что и Николя Гарпагина не ты убивал?
– Да как… да, я…
– Ага. Признался.
– Да, я… я слышал, передж самым отъездом я слышал, что его взорвали в «Селекте», но я тут вовсе не при чем. Да. Это правда.
– Ой, не бреши, – деланным басом сказал Иван Саныч, и тут в его голову пришла забавная мысль, – тут тебе не Франция. Мы, между прочим, тебя впоблажку держим, что допрашиваем в этой квартирке, а не где-нибудь на пресс-хате с уголовниками через стенку. Генеральная прокуратура – это тебе не шутка.
Жодле недоуменно посмотрел на него:
– Но ведь… но ведь у меня была информация, что вы вовсе не из Генпрокуратуры. Что это не так. Я сначала тоже думал, что вы оттуда, но потом навел справки, и оказалось, что…
– Не знаю, где ты там наводил справки, но ты ошибся, – грубо перебил его Осип, подхватив древнюю «легенду» о Генпрокуратуре, поднятую Астаховым из небытия, – так что изволь отвечать следственным органам, мусью. Нам уже известно, что на том диске, который ты вез из России…
Осип сам не представлял, что упоминание о диске так подкосит француза, до этого момента державшегося весьма достойно. Жодле «сломался» сразу же. Он заморгал, кашлянул, а потом произнес слабым голосом:
– Я… расскажу. Я все расскажу. Только можно один вопрос?
– Один – можно, – важно прогудел Астахов все тем же выстроенным басом.
– Ира – из ваших?
– А как же иначе? Из наших. Она у нас очень ценный работник, – сказал Астахов и подумал, что вот тут он не покривил душой: Ирина в самом деле была очень ценной работницей по своему профилю, ее цена зависела от толщины кошелька клиента и никогда не опускалась ниже двух тысяч долларов за… впрочем, об этом говорить так же неприлично, как о возрасте женщины. – Из наших.
– Да, она очень тонко сработала, – тихо сказал месье Жодле, – я могу оценить…
– Вот и чудненько. А теперь давай рассказывай – с самого начала.
– С самого начала? – переспросил Жодле и, взглянув на Астахова, задавшего этот вопрос, подумал, что, верно, самым началом следует считать отосланную в самолете бутылку вина, а потом безобразную сцену в
