вошел. Убедившись, что поблизости никого нет, я решил попытать удачи и незаметно скрыться. В следующую секунду раздались крики красноармейцев — они поняли, что я сбежал.
Я бросился в лес. Через несколько секунд в ночи прозвучали пулеметные очереди, хлестнувшие по кустам и деревьям рядом со мной. Давно привыкнув к звукам выстрелов, я, не останавливаясь, побежал дальше. Двигался я, пригибаясь к земле, чтобы не угодить под пули, и старался как можно быстрее удалиться от фермы.
Опасаясь, что советские солдаты поднимут по тревоге патрули, я побежал в направлении деревни Хоэндольслебен, находившейся в пяти-шести километрах от меня. Я надеялся, что Аннелиза догадается отправиться туда и придет в дом моей тети. Когда я, полностью измотанный, пришел в деревню, то с огромным облегчением увидел там Аннелизу. Мы обнялись и долго не разжимали объятия, зная, что я только что избежал верной гибели.
Хотя мне удалось скрыться от советских солдат, у меня все еще оставалось опасение, что местные немцы-коммунисты узнают обо мне и донесут русским. Эта опасность усиливалась тем, что тетина семья была под подозрением у коммунистических властей, потому что мой дядя состоял в НСДАП и уже находился в английском лагере для военнопленных.
Рано утром в дом зашли представители местных коммунистических властей — проводилась выборочная проверка мест, где могла находиться контрабанда. Я бросился на чердак, где быстро спрятался под кучей старой одежды. Аннелиза осталась внизу вместе с моей тетей. Обыск и расспросы продолжались довольно долго, и все это время я опасался, что незваные гости могут подняться на чердак. Через полчаса они ушли, но я понимал, что опасность по-прежнему сохраняется и я подвергаю тетушку нешуточному риску.
На следующий день мы с Аннелизой тайком вышли из Хоэндольслебена и, преодолев расстояние в 25 километров, вернулись в относительно безопасный дом моих родителей в Пюггене. Здесь было легче спрятаться от глаз недоброжелателей. Через пару дней мы осторожно пересекли границу с двумя рюкзаками, набитыми продуктами, удачно избежав каких-либо новых неприятностей. Помня об угрозе попасть в руки советских оккупационных властей, я совершил затем всего одну такую поездку на ферму.
Беспокоясь о том, что наше присутствие может привлечь ненужное внимание коммунистических властей, мы с Аннелизой с удивительной легкостью включились в дела родительской фермы во время нашего второго приезда в Пюгген осенью 1946 года. После того как мы с сестрами весь день проработали, таская снопы к молотилке, отец предложил доделать остальную работу завтра. Работы оставалось еще примерно на час, и я уговорил его завершить ее сегодня.
Вскоре из тракторного двигателя, приводившего в действие молотилку, полетели искры, воспламенившие лежавшую неподалеку солому. Несмотря на наши отчаянные попытки потушить огонь, пламенем был объят весь сарай. Хотя мы не позволили огню перекинуться на другие постройки, сарай все- таки сгорел. Это было самое худшее, что могло случиться с нашей фермой. Я чувствовал себя виноватым в том, что убедил отца завершить работу, но что случилось, то случилось, тут уже ничего не поделаешь.
Весной 1947 года Аннелиза убедила меня, что спокойно пересечет границу и доберется до Пюггена, и совершила еще одну поездку за продуктами. Хотя ее первая одиночная поездка прошла спокойно, без приключений, вторая обернулась серьезной неприятностью.
После своего возвращения Аннелиза рассказала мне о том, как предыдущей ночью на границе чуть было не наткнулась на патруль Красной Армии. К счастью, русские ее не заметили, и ей удалось спрятаться в каком-то сарае. Утром хозяин фермы пришел кормить коров и обнаружил ее. Сильно рискуя, крестьянин позволил Аннелизе уйти, не выдав ее коммунистам.
Услышав этот рассказ, я запретил ей дальнейшие походы на ту сторону Железного занавеса. Сегодня, когда я вспоминаю об опасности, которой тогда подвергалась моя жена, то не могу понять, как мог допустить подобное. Это свидетельствует о том, какими беспечными и неразумными мы были в те далекие годы.
В апреле 1947 года я, наконец, стал учиться в федеральном инженерном училище в Гамбурге. В июле я сдал квалификационный экзамен и официально стал квалифицированным электриком. Хотя теперь зарплата стала более или менее сносной, я решил, что работать и продолжать образование невозможно.
Закончив первый семестр в училище в Гамбурге, другие семестры я прошел в другом училище, в Вольфенбюттеле, неподалеку от Брауншвейга. Не обладая постоянным источником дохода и имея неработающую жену, я попросил в долг у дяди Шторка тысячу марок. Деньги у него были, потому что он занимался торговлей машинами. Однако даже после этого условия нашей с Аннелизой жизни в Вольфенбюттеле сделались еще хуже, чем в Гамбурге, где нас иногда подкармливал ее отец.
Хотя мы были очень благодарны Марлен за то, что она пару раз привозила нам продуктовые посылки из дома, ее помощь практически не уменьшила нашу с Аннелизой потребность в еде. Иногда мне приходилось прибегать к самым отчаянным мерам. Пару раз я отдавал в залог наши обручальные кольца, которые нам когда-то сделал дрезденский ювелир. Один раз, когда было совсем нечего есть, я забрался на чье-то поле в нескольких сотнях метров от нашего дома и тайком нарвал бобов. Разумеется, это следовало признать самым настоящим воровством, но наше положение было действительно отчаянным.
Несмотря на то что моей семье в Пюггене еды хватало, местные власти подчистую забирали у них излишки сельхозпродукции. Чтобы крестьяне не забивали скот для собственных нужд без официального разрешения, власти стали регулярно наведываться на фермы и лично вели учет. Во время одного из таких визитов моя сестра Криста спрятала двух барашков в своей спальне и с великим трудом заставила их не блеять.
Моей семье пришлось пережить гонения коммунистических властей. Официальное давление на нее несколько раз было вызвано отчасти ее неспособностью выполнить высокие нормы сдачи сельскохозяйственной продукции, но также и тем, что мой отец нередко высказывал свое несогласие с действиями коммунистической партии в Пюггене.
В послевоенные годы отец регулярно навещал моего дядю и его семью, живших в Хагене. В конце 1948 года в одну из таких поездок пастор нашей местной лютеранской церкви, герр Шмершнайдер, пришел к нам в дом и предупредил мою мать о том, что отца могут арестовать сразу после того, как он вернется с запада. Когда отец узнал об этой угрозе, то принял трудное решение остаться в Хагене у своего брата. Эта вынужденная разлука с матерью и моими сестрами продлилась много лет.
Между тем в мае 1948 года в Германию, наконец, вернулся мой брат Отто. Из США его перевезли в Англию, откуда он приехал на родину. Он побыл пару недель у нас с Аннелизой в Вольфенбюттеле, где я пытался убедить его, чтобы он перебрался после брака на своей давней подруге в западную зону. Брат не послушался меня и решил поселиться в восточной зоне, чтобы быть ближе к родственникам. Позднее он горько пожалел о своем решении, когда стало ясно, что путь на запад закрыт для него навсегда. Оба случая с моей семьей свидетельствуют о том, какие последствия для немцев имело последующее разделение Германии. В последний год моей учебы в Вольфенбюттеле Аннелиза забеременела. Когда она была на восьмом месяце, мы отправились на прогулку. Она поскользнулась и упала на живот. Опасаясь за ее жизнь, я где-то отыскал детскую коляску и таким образом довез ее до дома. К счастью, Аннелиза отделалась лишь огромным синяком на животе. Никаких серьезных последствий ее падение не имело. В июне 1949-го у нас родился крепкий, здоровый первенец, сын Гарольд.
Трудности, которые мы испытали в те годы, еще более укрепили нашу с Аннелизой любовь. Несмотря на вызовы, которые судьба бросала нашему семейному союзу в конце 1940-х годов, это время стало удивительно приятным для нас, видимо, потому, что мы, наконец, были вместе после суровых испытаний жестокой и кровопролитной войны.
Глава 19
Новая жизнь на чужбине
