внеземную страсть…
А прыжок в чувственность случился вовсе не с вышки бассейна, а в Тушино, со старенького кукурузника, при помощи парашюта…
Она так боялась прыгать с неба, считая, что в небо можно только улетать, в этом человеческое предназначение, но напор Коровкина, которого в парашютном кружке уважали, был сильнее моторов самолета, и Мятникова, с раскрасневшимися от свободных ветров щеками, мужественно вошла в нутро механической птицы.
У них был один парашют на двоих, так как Лиля не имела опыта прыжков, и, когда Коровкин пристегивал ее к своей груди, она оказалась впервые прижатой так плотно к мужчине, что страх уступил место стеснительности, тем более, невысокий партнер лицом зарывался в ее теплую куртку, а руками обнимал за талию, подталкивая девушку к выходу.
Помигала красная лампочка, и они упали в бездну, пристегнутые друг к другу, слитые в единое земным притяжением.
Чувство полета в первый момент напугало ее, но она не могла сосредоточиться, так как слышала голос Коровкина, который отсчитывал секунды затяжного прыжка… А потом щелкнул купол раскрывшегося парашюта, и страх исчез, уступив место невероятному счастью.
Он спросил ее, улыбаясь:
– Хочешь, отстегну?
– Да, да! – страстно ответила она, и, действительно, хотела быть сейчас одна. Ей казалось, что она сможет лететь без парашюта вверх, туда, где ей ничего не было известно, но откуда магически манило. Она как-то спросила у учителя физики, чем притягивают человека небеса, а он ответил: «Жаждой познания». И сейчас ей хотелось познавать, она даже дернула Коровкина за амуницию. А он лишь улыбался в ответ. Им хотелось чуточку разного – Мятниковой прыгать вверх, а Коровкину вниз. Они были юны и никогда так и не узнали об этом различии…
Приземлились в некошеную траву и, хохоча, долго не могли отцепиться друг от друга. Видавший виды кронштейн заело, заставляя их обниматься и тискаться, пока кто-то не заулюлюкал, дразнясь, не захлопал в ладоши, как будто дети влюбленных кошек разгоняли…
Они тотчас расцепились и пошли к базе.
Душа Мятниковой была полна чувствами, которым она, в силу своей начинающейся юности, не могла дать определения. Ей было счастливо в тот момент, и виновником этой крайней эйфории она ощущала Коровкина. Ей хотелось отплатить ему за радость бытия, и она поцеловала его при всех в губы, и эти все тоже были рады чему-то своему. А потом кто-то крикнул:
– Коровкин! У тебя вся куртка в крови!
– Птицу сбили в затяжном! – пояснил кто-то из старших.
И все. На этом ощущение счастья кончилось, а поцелуй показался дурацкой выходкой. Мятникова побежала на место приземления и долго искала мертвую птицу.
Коровкин следовал за нею и увещевал, что такое часто случается, что птичка, наверняка, была маленькой, иначе бы у него синяк в полноги образовался…
Потом, когда они ехали в метро, Лиля спросила себя, можно ли быть птицей, убивая других птиц, и нашла на свой вопрос положительный ответ. Она улыбнулась и положила свою чудесную голову на плечо Коровкина.
А потом они вместе были на Черном море на сборах.
Иногда сбегали с базы и купались в каком-нибудь диком месте, как будто не наплавались на тренировках до одури. Лежали вечером в остывающем песке, глядели на мелких крабов, бегающих возле самой кромки воды, а потом целовались до звезд в глазах, до настоящих звезд в небе.
Он был классным, этот Коровкин. Ощущал ее, Лилькину, душу в любовном наполнении до дна, не лез в тело, чувствуя, что все женское в Мятниковой еще не готово, не дозрело до срока…
– Когда тебе исполнится шестнадцать, – шептал он. – Тогда…
– Да-да, – жарко отвечала она и отдавалась в поцелуе, который скрипел на их зубах песком и солил их языки.
А потом, осенью, команда прыгунов в воду уехала на соревнования в Югославию на целый месяц. Вернулась сборная СССР домой без Коровкина. Его позже домой привезли, хоронить.
Такая глупость! Тысячу раз он совершал этот прыжок, а в последнем не рассчитал угла и получил по затылку удар трамплином. Потом еще какой-то француз чуть не захлебнулся, пытаясь поднять Коровкина со дна бассейна…
Лиля тогда окончательно уверилась, что прыгать вниз не для нее, лететь надо в небеса, а не с них. И жить не по достижении какого-то там возраста, а когда эта жизнь приходит сама.
Эх, Коровкин, думала Мятникова через много лет. И зачем твое благородство было? Кому оно понадобилось?.. Идиот!..
Она изменилась душой, почувствовав, что в ее жизни и вокруг происходят вещи не такие, как у всех. Смерть Коровкина и превращение отца в овощ – было достаточно, чтобы она в свои пятнадцать лет задумывалась о том, о чем не мыслят даже зрелые люди.
Лиля пыталась разговаривать с матерью о накопившемся в душе, но Софья Андреевна сама не понимала, в чем суть жизни ее, если мужа у нее отобрала для науки Родина, а дочка похоронила свою первую любовь и жила со страданиями в своих слегка раскосых глазах.
– Я не знаю про жизнь ничего, – говорила мать дочери. – Все оказалось не так, как я думала себе. Все в жизни драматично, и видишь? – мать показывала дочери полные ноги в язвах, объясняя: – Диабет. Нет средств лечения от сахарной болезни…
Тогда Лиля осторожно обнимала мать за колени, укладывала на них голову с распущенными волосами и говорила, что у матери есть она, ее дочь, которая любит ее безмерно и никогда не оставит, чтобы ни
