Вскоре косолапые пропали из леса. Что с ними стало, Андрюша не знал, но очень расстраивался. Думал поначалу, что в берлогу залегли, но и по весне звери не появились… А как-то раз в поселок приехал передвижной зверинец, и когда Слизкин, поглядев на разных животных, подошел к клеткам с медведями, то неожиданно узнал в одной из затравленных бурых морд медведицу Машу с перетянутой кожаным ремешком челюстью.
– Маша! – воскликнул подросток.
На секунду в глазах зверя сверкнул огонек воли, но тотчас погас. Он гладил ее по голове, засунув тонкую руку между прутьями решетки, а она тихо поскуливала.
– Мальчик! – услышал Слизкин чей-то грозный окрик. – Ты что, идиот! А ну, убери руку из клетки!
Почему-то Андрюша не испугался голоса хозяина зверинца, дядьки с густыми усами, а в свою очередь стал приставать:
– А медвежата где? Медвежат куда дели?
– Отстань! – отмахивался дядька.
– Вы их продали?
– Ничего не знаю!
– А отлов медведиц с детенышами запрещен законом!
– Отстань, говорю, – злился дядька, кулаки которого были похожи на две гири.
– А вы все-таки отчитайтесь перед общественностью!
– Отвали! – уже шипел от злости зверовод.
Он уходил куда-то «за кулисы» своего представления, к вагончику, где не было посторонних глаз.
– Вы – живодер! – смело выкрикнул Слизкин и получил такой удар по физиономии, что, конечно же, мгновенно лишился сознания. Он не слышал, как в своей клетке кричала медведица Маша, а пришел в себя в лесу к вечеру, с опухшей правой частью лица.
Провалялся дома почти две недели, пораженный не столь физически, сколь душевно, открыв в людях нескончаемую, лютую злость. От этой эврики ему расхотелось жить, он валялся в кровати, и даже гормональные сны перестали сладостно мучить его тело.
Помогла бабка. Притащила в коробке из-под туфель маленького лохматого щеночка.
– На-ка вот, отвлекись!
– Кавказец, – улыбнулся мальчик. – Мне?
– Кому ж еще!
С этого дня Слизкин проводил все дни напролет со своей псиной, назвав ее Абрек. Сомнений в том, что бабка подарила кобеля, не было, Андрюшка сразу же заглянул куда следует, обнаружив причиндалы чин по чину, подходящие только для мужчины.
То ли Абрек был одаренным псом, то ли Слизкин отличался способностью к дрессуре, но уже через четыре месяца юный пес делал все, что приказывал ему хозяин. И сидел по команде, и прыгал через изгородь, за палкой мчался стремительнее пули, и ходил, словно болонка, между ног…
А когда Абреку исполнился год, он вырос в холке до восьмидесяти сантиметров. Светофор стал обходить Слизкина стороной, правда, в школе иногда вяло угрожал, что возьмет кавказца за лапы и разорвет на части.
Андрюшка смеялся на такие слова и тратил свой пятнарик на конфетки, которыми поощрял Абрека за заслуги.
А когда Слизкин учился в десятом классе, Абрек прославился на весь поселок, поймав двух залетных воров, которые неслись со всех ног мимо прогуливающегося Андрея, а за ними местные милиционеры с пустыми кобурами отставали.
– Фас! – приказал Слизкин, и Абрек рванулся за преступниками, будто каждый день этим трудом занимался.
В собаку даже стреляли, но лишь шерсть опалили. Зато Абрек в отместку потрепал задницы залетных, за что получил от местных стражей порядка двадцать килограммов отварных костей и два дня занимался ими, урча от удовольствия.
А в мае Слизкина вызвал местный участковый и предложил работать в милиции, конечно, с собакой Абреком. Андрей согласился, так как других способностей в себе не ощущал, кроме как для работы с животными.
– Тебе же в армию! – привел самый важный аргумент начальник поселковой милиции.
– Ага, – согласился Слизкин.
Он окончил школу и на следующий день надел милицейскую форму. Начальник хохотнул в кулачок, глядя, как у парня в плечах узко, а в бедрах широко, назвал его штатным кинологом и положил зарплату в три доллара плюс премиальные.
Бабка Нина, гордая внуком, всю ночь подгоняла синюю форму под фигуру Андрюшки и радовалась, что при возвращении из зоны отцеубийц, внуковых родителей, парень сам даст отпор извергам.
Собственно говоря, надежды, конечно, были на Абрека и на его стальную челюсть, но командовал им все-таки Андрюшка.
Но загадываем мы одно, а происходит другое.
Родители Слизкина освободились почти одновременно, сошлись на каком-то дремучем полустанке и двинули в родные края, по пути разоряя винные магазины. За нездешнюю дерзость разбойников прозвали на американский манер – Бони и Клайд, фильм недавно прошел по ТВ.
