руками, или на худой конец отправить в рот, чтобы, пережевав, проглотить.
Лишь по достижении пятилетнего возраста, после того как моя мать умерла от какой-то непонятной болезни, я узнал, что являюсь младшим братом двух отпрысков с совершенно нерусскими чертами лица.
После похорон матери отец провыл в открытое окно три дня, собрал меня в дорогу, и мы поездом отправились знакомиться с родней.
Бабушка, совсем старенькая, потерявшая способность удивляться, узнав о существовании третьего внука, лишь пожала плечами и пошла собирать на стол праздничное угощение.
Дедушка распил с отцом бутылочку водки, поговорил с ним о том о сем. а я тем временем знакомился со старшим браток Шивой. Ему было уже одиннадцать лет, все лицо его было в синяках, но он встретил меня ласково, улыбаясь во весь рот.
Даже предложил поиграть в его игрушки. И конечно же, я полюбил своего старшего брата, хоть он и не был похож меня лицом, к тому же и без пальца на правой руке…
Отец, погостив в родном доме неделю, как все того и ожидали, вновь исчез, укатив на своих кривых ногах в неизвестные земли. Я остался воспитываться бабушкой и дедушкой, и если мое непослушание выводило их из себя то они грозились отправить меня жить к Мао, среднему брату, отпрыску Сатаны…
Мао я видел всего лишь пару раз — когда в детском саду морили тараканов и когда он сбежал из интерната в волчьих капканов. Помню, что его лицо, выражение монголоидных глаз, внешность дауна оставили в моей душе неизгладимое впечатление. Весь облик среднего брата пугал меня, но одновременно и чем-то притягивал. Я часто видел Мао во сне, думал о нем наяву. Его личность возбуждала во мне какой-то нездоровый интерес, некое трепетание и волновала меня куда больше, нежели мой старший брат Шива.
Меня отдали в обычный детский сад, а когда пришло время, я пошел учиться в нормальную среднюю школу, где ничем и ни от кого не отличался. Все мое существование проходило без особых эмоциональных всплесков, что очень радовало бабушку с дедушкой. Уже казалось, что вся моя жизнь пойдет ровной дорогой, что на ней не будет особо сильных падений, да и взлетов тоже… Но. как обычно случается, какое- нибудь незначащее событие, на которое другой бы человек и внимания не обратил, может направить твою жизнь совсем в другое русло. Так произошло и с меей жизнью.
К концу школы, подчиняясь могучему волеизъявлению природы, в начале весны я испытал чувство влюбленности к девочке из соседней школы. Сейчас я не помню даже ее лица, а имени как будто и вовсе не знал.
Я тоже, уж не знаю чем, понравился ей, и мы стали встречаться. В наших отношениях, пожалуй, не было ничего романтического, так как мне не пришлось прикладывать особых усилий, чтобы добиться взаимности. Все шло как-то само собой.
Теперь уже, по прошествии многих лет, я понимаю, что первое чувство должно быть бурным, с муками неразделенной любви, с ревностью, со слезами отчаяния в бессонные часы…
На третий день нашего знакомства мы уже целовались под ветками зацветающих деревьев и от неумения прикусывали до крови губы друг другу. А на пятый день, когда родители моей подруги отправились на дачу копать под картофель грядки, я оказался у нее дома. Она недолго размышляла, видимо, уже давно решившись отдать свою девственность при первом удобном случае, и вскоре мы лежали на ее узенькой кровати совсем голые. Я впервые рассматривал обнаженное женское тало с такого близкого расстояния, зная, что и девочка меня разглядывает, и от этого испытывал какое-то странное ощущение. Во мне не было ничего от сексуального возбуждения, я забыл о нем напрочь, и когда девочка влажными руками стала притягивать меня к своему телу, я оказался не готов к мужской миссии и от осознания своей неготовности весь размяк и заскучал на мгновение.
Потом скука стала страхом, а страх был рожден мыслью о позоре…
Так ничем закончилась моя первая близость с женщиной.
Всю ту ночь я пролежал без сна в своей кровати, пытаясь анализировать происшедшее. В мозгу зародилась мысль, что организм мой ущербен, что я один из тех многих несчастливцев, которым не дано испытать наслаждения от обладания женщиной, что мне суждено лишь мечтать об обладании, а в конце этих мечтаний лишь муки одни.
Конечно же, я больше не встречался с той девочкой, от одной мысли о ней испытывая лишь звериный страх.
С того дня я стал непрерывно думать о природе своей неудачи, постепенно привыкал к мысли об ущербности моей психики, и со временем муки стали носить оттенок сладости, так что иногда я даже специально вызывал их в себе.
Я стал интересоваться специальной литературой на тему сексуальных расстройств, проглатывая тома научных трудов. Я изучил Фрейда, Юнга и современных психоаналитиков. Из их трудов мне стало ясно, что я ничем не болен, что психика моя пострадала в силу моего же невежества. Оказывается, я сам родил в себе комплекс неполноценности, к тому же культивируя его жалостью к своей особе…
К моменту осознания своих комплексов я уже выбрал будущую профессию. По окончании школы я решил поступить на психологический факультет университета и по получении диплома специализироваться на лечении сексуальных расстройств как мужчин, так и женщин.
С этим решением ко мне пришла и другая мысль. Избавившись от своего комплекса, я не смогу так глубоко проникнуть в природу чужой болезни, ибо только свои страдания можно отождествить с чужими. С юношеским самопожертвованием я решил развивать в себе сексуальный комплекс, тем самым став врачом- экспериментатором, ставящим опыт на себе. Как и мой средний брат Мао., я отказался навсегда от близости с женщиной, только природа монашества была различной…
Я с блеском закончил психфак. При распределении мне был сделан ряд очень лестных предложений, начиная от Института психиатрии до места психолога в больнице им. Кащенко. Стремясь работать индивидуально, я отказался от этих предложений и попросил свободный диплом. „Я снял квартиру и стал принимать больных, которых было сначала очень мало, но вскоре психоанализ стал входить в моду, и поток больных увеличился.
Обычно я работал по двенадцать-четырнадцать часов в сутки. Принимал по пять-шесть больных, уделяя каждому по часу, а остальное время систематизировал свои записи и истории болезни, пытаясь отыскать маленький корешок, ставший причиной развития того или иного комплекса.
Начиная работать с новым больным, я всегда твердо обещал, что шансы на полное выздоровление равняются девяноста процентам, да, впрочем, так оно и было.
Почти ко всем моим пациентам возвращались утраченные способности, и их счастливые лица делали счастливым и меня. Но еженощно в моей квартире раздавались телефонные звонки, и какая-нибудь женщина, бывшая моей пациенткой, захлебываясь от восторга, рассказывала, как к ней наконец пришел долгожданный оргазм, и как сладок он, и как прекрасна жизнь. Мои выздоровевшие больные, конечно же, не знали, что их спаситель сам болен, что вряд ли во всем мире найдется психоаналитик, которому удастся выдернуть из моего подсознания ворох мною же вложенных комплексов. Они, счастливые, обретшие радость в жизни, своим воскрешением доставляли мне вместе со счастьем и чудовищные муки, которые, в свою очередь, рождали во мне новые идеи, как избавить от этих мук других…
Вскоре я стал известен, и несчастные хлынули ко мне потоком. Среди них все чаще оказывались иностранцы, не нашедшие исцеления в родных краях. За свое выздоровление они платили в твердой валюте приличные суммы, и с ростом известности росло и мое материальное благополучие.
Я часто стал выезжать на Запад, откликаясь на просьбы состоятельных больных лечить их на дому, и как-то побывал даже в одной маленькой африканской стране, где три месяца конфиденциально лечил молодого принца, неспособного выполнить свою царственную миссию, заключающуюся в зачатии наследника. В награду за выздоровление царственной особы я получил от его отца бриллиант в двенадцать каратов, отправленный в белое золото, и паспорт с гражданством этой страны.
Бриллиант я положил в швейцарский банк, а паспорт нарочно потерял, так как мне в этой стране не понравился климат…
Как-то в моей квартире в Москве раздался междугородный телефонный звонок.
Мужской голос на английском языке сказал, что он является секретарем лорда Р., что у самого лорда есть ко мне неотложное дело, и не смог бы я, скажем, на следующей неделе прибыть в Лондон. Конечно же,
